Алексей Биргер - Чеки серии «Д»

Вот за границу его долго не выпускали. По двум причинам. Во-первых, когда дело дошло до анкет, то всплыла как раз эта история, о которой я рассказываю, и в которой о сумел мощно «отличиться». Повезло, что не отправили в колонию для несовершеннолетних, но отметка-то в милиции осталась и, естественно, в его биографической справке оказалось указанным, что… Но об этом позже, дойдем по порядку.

И, во-вторых, в восьмом классе у него резко сменились увлечения. Место физики и химии, которыми он больше не мог заниматься (во-первых, репетиции съедали уйму времени, и, во-вторых, после того случая, о котором я расскажу, отец лишил его все-таки лаборатории: не уничтожил, но отобрал все и запер на крепкий замок в чуланчике, «пока не поумнеешь»), заняла философия. Причем не какая-нибудь, а философия Канта! Ну да, того самого, которому Воланд говорил за завтраком, что, может, вы и правильно все придумали, да больно мудрено, люди вас не поймут. Люди, может, и не поняли, а Димка Батюшков понял — или считал, будто понял! Он всюду таскал с собой тома Канта, в школе на переменках зачитывал одноклассникам и даже учителям пассажи из «Критики чистого разума» и этих, как их (я ищу бумажку, на которой записал название), «Пролегоменов», и взахлеб втолковывал всем, как это здорово и как это объясняет все устройство мироздания. Ну, сами представьте, четырнадцатилетний пацан носится и зачитывает с восторгом такое, например (тут я переписываю из хрестоматии по философии, которая в отцовской библиотеке имеется): «Чистая математика как синтетическое познание a priori возможна только потому, что она относится к одним предметам чувств, эмпирическое созерцание которых основывается на чистом созерцании (пространства и времени) и притом a priori; а может оно основываться на таком чистом созерцании потому, что это последнее есть только форма чувственности, предшествующая действительному явлению предметов, поскольку она впервые делает это явление возможным.» Улет, да? Все, можно сказать, торчали и стояли на ушах, тем более, что Димка брался утверждать, чуть не в ор, что Кант — единственный гений, и что его философия даже правильней марксизма-ленинизма. Можете себе представить, как учителя бледнели и тряслись. Странно, что он родителей под петлю не подставил. Впрочем, его отец был работяга, которому было бы что выпить, да сын бы не хулиганил, а на остальное ему было наплевать. Чтение заумных книг он к хулиганствам не относил.

А ведь люди тогда из-за всего тряслись. Отец и Богатиков вспоминали со смехом, как в четвертом или пятом классе они нашли старую-престарую школьную тетрадку (сталинского, вроде, времени). На задней стороне её обложки была, как положено, напечатана пионерская клятва — и текст этой клятвы сильно отличался от того, что печатался на современных тетрадках (то есть, тетрадках семидесятых годов). Решив, что они сделали потрясающее открытие, Ленька и Юрка (то есть, отец и Богатиков) обратились к классной руководительнице: смотрите, текст пионерской клятвы менялся, и, наверно, не один раз! Давайте найдет все тексты пионерских клятв, с самого основания пионерской организации, и выставим их все рядышком на красивом стенде, чтобы все видели, как в изменениях пионерской клятвы отражались изменения к лучшему жизни нашей страны! Милая пожилая классная руководительница, Маргарита Васильевна, побледнела, губы у неё задергались, и она стала говорить, что этого нельзя, никак нельзя… Изумленные друзья не могли взять в толк, почему: ведь они предложили ценную общественную инициативу, которая, по их мнению, могла бы даже переходящее красное знамя их классу принести! Так они и недоумевали довольно много лет, и лишь где-то ближе к концу школы, а то и в институте, до них дошло, почему Маргарита Васильевна, готовая упасть в обморок, глядела на них как на двух законченных идиотов и, наверно, мечтала, чтобы они сквозь землю провалились: из любого копания в реальной советской истории, из любой попытки заглянуть под лаковый глянец, которым эта история была покрыта в учебниках, могли возникнуть такие вопросы и такие «открытия», что всей школе бы икнулось. Их ведь учили всех: пионерская клятва — абсолютная ценность, созданная на века. А тут, оказывается, этой «абсолютной ценностью» вертели, как хотели, в зависимости от политики. Ну, и другие выводы напрашивались…

Отец и Богатиков и спустя больше четверти века недоумевают, как это над Димкой пронесло грозу и не вылетел он с «волчьим билетом» и из школы, и из хора. То ли это увлечение Кантом отнесли к «причудам гения», который лишь бы пел, то ли Димку выручила его непосредственность. На вопрос историка (большой скотины, на учеников он стучал, это точно, а учителя подозревали его в том, что он и на коллег стучит), так что, выходит, весь социализм — это неправильно, Димка ответил: «Да нет же, абсолютно правильно, но ведь дело не в этом. Ленин учит, как сделать так, чтобы люди жили лучше, и тут надо поступать так, как он сказал. Но ведь Кант про другое пишет, про то, как мир устроен с научной точки зрения, и тут он в самую точку бьет, потому что и электромагнитное поле, и рентгеновские лучи, и теорию относительности уже после Канта открыли, а в учебнике написано, что и Ленин считал теорию относительности величайшим научным открытием. А ещё вы сами нам говорили, Ленин учил, что атом неисчерпаем. А раз атом неисчерпаем — значит, Кант прав.»