Алексей Биргер - Нож великого летчика

— Хорошо, — сказал я. — Мы будем. Но чтобы нож обязательно был при тебе!

— Будет, будет! — разулыбился этот тип. — Вы только приходите!

Это прозвучало скорей как угроза, чем как готовность вести переговоры — мол, на этот нож я вас и поддену, вот что слышалось за его фразой. Но нам оставалось этим удовлетвориться, и мы удалились из сарайчика, пятясь задом. Я ушел последним, в одной руке продолжая сжимать металлический прут, а другой взяв поводок Гиза. Этот тип стоял не шелохнувшись, выставя финку вперед и широко ухмыляясь.

Едва оказавшись снаружи, мы рванули так, что стоило поглядеть! Собаки бегают быстрее людей, но и Гиз не поспевал за нами — я чувствовал это по его натянувшемуся поводку, я скорей волок песика, чем бежал с ним вровень. Остановились мы только тогда, когда одолели пешеходный мостик и оказались по другую сторону Яузы — на площадке перед мостиком, откуда противоположный берег просматривался довольно далеко, и мы могли убедиться, что тип с финкой не преследует нас.

— Ну и ну! — выдохнул Юрка. — Ребята, кажется, мы нарвались!

— Нарвались, точно, — кивнул Димка. — Я на завтрашнюю встречу без кастета не пойду. И ещё ножик прихвачу — тот, самодельный, о котором я вам говорил. И вам советую вооружиться.

Я подумал о том, что может ждать нас завтра на Гороховом поле, и мне стало не по себе. Вряд ли даже кастеты и ножики нам сильно помогут, думал я, с ними нам может быть только хуже. Но как-то вооружиться все равно будет надо, факт… Собрав все силы, чтобы говорить спокойно, я сказал.

— Ну, ладно. Все это будет завтра. А сейчас нам надо доставить Гиза к Мадлене Людвиговне. Она, небось, с ума сходит, потому что семь часов уже прошло!

И мы направились к Госпитальной улице, с глубоким унынием думая о том, как нам быть завтра, чтобы вызволить драгоценный нож. Мы понимали, что нарвались на такое «толковище», из которого вряд ли унесем ноги, и «первой кровью» здесь не обойдется. Но отступать нам было некуда.

Вплоть до самой квартиры Мадлены Людвиговны мы молчали. Открыв нам дверь, она ахнула:

— Мальчики, в каком вы виде!.. И Гиз… мон дью, что с ним?

— Этот тип его лупасил, — стал сбивчиво объяснять я. — Он вообще не хотел его вам возвращать, он хотел продать его завтра на Птичке. Но ничего, он сильно по нему не попал, мы успели, поэтому надо только йодом смазать, и все заживет…

— А вы… Что с вами?! — воскликнула Шарлотта Евгеньевна.

— Да это тоже все ничего, — ответил я, раз уж взял на себя обязанность отвечать за всех. — Вот только нож этот тип не вернул, сказал, что успел убрать нож в какое-то другое место. Но завтра обещал принести.

— Да Бог с ним, с ножом! — воскликнула Мадлена Людвиговна, подхватывая Гиза на руки. — Главное, что вы все живы и здоровы!..

— Ой! — воскликнула Шарлотта Евгеньевна, перенося все внимание на меня. — А это у тебя что?

Я, несколько растеряно, ощупал свое лицо и обнаружил, что от лба до скулы по нему тянется здоровенная ссадина. Я сам не мог припомнить, где я её получил: то ли, когда ломился в дверь сарайчика, то ли, когда бросился на этого типа, спасая Гиза. В горячке, просто внимания не обратил, что где-то крепко приложился, понимаете?

— Да это так… — пробормотал я. — Где-то врезался…

— В этого типа он врезался! — горячо вмешался Юрка. — Когда увидел, что тот собаку бьет смертным боем, чтобы она была послушной. И ведь отбил Гиза, как видите!

— Мальчики мои! — ахнула Мадлена Людвиговна. — Да вы герои! Настоящие три мушкетера! Нет, даже больше — Сид, Роланд и Франциск I!

— Да ну… — смущенно пробормотал я.

— Все ваши раны надо немедленно обработать, — в один голос сурово заявили Мадлена Людвиговна и Шарлотта Евгеньевна.

И вот нас с Гизом взяли в оборот, Гиз сидел у себя на коврике, я — на табуретке, и мы оба взвизгивали и кряхтели, когда нас обильно мазали йодом. Чтобы успокоить нас и заговорить нам зубы, Мадлена Людвиговна рассказывала, нанизывая слова с такой энергией, что мы и возгласа вставить не могли:

— Это было после войны, когда стали показывать много зарубежных фильмов, трофейные фильмы и фильмы по обмену, понимаете? И вот тогда показывали чудесный французский фильм, как раз про тот Париж, который я помню — «Дети райка». Сорок шестой это был год или сорок седьмой, дай Бог памяти. Это любовная история нескольких знаменитых актеров, в которую вмешивается и профессиональный убийца, потому что решает им помочь. Такая трогательная история, а про неё писали, что её снимали в годы оккупации, чуть ли не подпольно, потому что она получалась настоящим призывом к Сопротивлению — никакой политики, но такая прекрасная показана Франция, которую отняли оккупанты, со всеми грехами, вроде этой любви и этого убийцы, который чуть ли не в высшее общество вхож, но все равно прекрасная, и такая легкомысленная, мы ведь тоже были легкомысленными, и даже очень, иначе разве мы бы поехали в эту страну, впрочем, Россия тогда казалась оплотом всех оплотов, это было такое колоссальное государство, с самыми лучшими заводами, с большой армией и с императором во главе, а эти заводы все производили и производили, и у тех русских, которые приезжали в Париж, всегда было много золота, и русский балет очень славился, я ещё помню разговоры о скандале перед самой войной, когда весь балет плясал в этих, в кубистских костюмах, сама-то я в балет не ходила, нам, воспитанницам, запрещали, но об этом скандале было во всех газетах и он был у всех на слуху, вроде бы, эти костюмы делал Пикассо, который потом стал таким знаменитым, но я этого все равно не могу понять, как и всю эту живопись, которую сейчас выставляют в музеях, я так и люблю пейзажи с мельницами, потому что мельниц в моей юности было ещё очень много… Да, а когда в сорок шестом — или в сорок седьмом? — году мы пошли на «Дети райка», это было в кинотеатре «Художественный», там была эстрада, на которой перед сеансами играл оркестр и пела певица, и мы взяли по бокалу шампанского по коммерческим ценам — генерал платил мне хорошо, и я могла себе это позволить — и мы медленно попивали шампанское, пузырьки быстро-быстро бежали в золотистой жидкости, на вкус оно было точно такое, как то, которое я попробовала впервые в жизни — за Реймсом, когда мне было семнадцать лет, в одном маленьком городке, куда мы свернули после экскурсии по виноградникам Шампани и где остались переночевать, потому что в Париж вернуться не успевали, такая славная была маленькая гостиница, где всех нас разместили, и я знала, что лягу спать, поэтому без боязни выпила шампанского, и у меня голова закружилась… Так вот, мы потихоньку пили коммерческое шампанское, а оркестр играл, и певица пела: