Наталия Волкова - Разноцветный снег

Аукцион прошел просто великолепно. Продали почти все поделки, а Данина диорама так понравилась директору краеведческого музея, что он попросил Даню сделать для них несколько исторических сцен, а деньги на благотворительные цели отдал заранее. В результате мы собрали почти тридцать тысяч и были очень довольны собой. А потом мы волонтерили каждый в своей «литературной» комнате. К моему удивлению, под конец Библионочи явился даже Гришка, который до сих пор обходил библиотеку стороной. А тут пришел и спросил, не надо ли чем помочь. Мы пошли с ним в комнату-«Хогвартс», и я нарядила его в черный плащ и дала баночки, чтоб смешивать «зелья», а сама уселась в углу с книжками и предсказывала по ним будущее. В общем, все оторвались по полной программе. Кажется, и гостям понравилось.

Я тоже радовалась вместе со всеми, но в голове крутились слова папы Виталика, что он будет жаловаться «кому надо». Перед уходом я не выдержала и подошла к Якову Семеновичу.

– Виталик очень расстроился, да?

Яков Семенович как-то странно посмотрел на меня:

– Наверное, это я виноват, внушил ему напрасную уверенность в собственной гениальности.

– Но вы же ничего не внушали. Наоборот, критиковали его.

– Принцип Маленького принца, Стась. Мы в ответе.

– И теперь у вас будут неприятности?

– Не привыкать.

Следующий день после Библионочи я провела в обнимку с ноутом: писала проект. Про Старцева получилось аж десять страниц. И все-таки концы не сходились. Почему его никто не защищал? Партизаны погибли, это понятно, но у него же были коллеги, учителя. Неужели никто на суде не встал на его сторону? Мне, конечно, мама рассказывала про репрессии в сталинские времена. Что иногда было достаточно доноса соседа, чтобы человека расстреляли. Но у Старцева было столько учеников, которые его любили. Да и учителя наверняка тоже. Это не то что Алмих… Стоп. Алмих! Зачем Алмих искал информацию о Старцеве? И почему он так заволновался, когда мы его стали расспрашивать?

Теперь, когда мы всё выяснили, мне было уже все равно. И я решилась. Сохранила проект, скинула его на флешку, надела плащ и через пятнадцать минут уже стучала в кабинет Алмиха.

Я вывалила на него все и сразу: про расследование, Старцева, детей, партизан. Я как будто разогналась с горы и уже не могла остановиться. Только видела, как Алмих сначала покраснел, а потом неожиданно побелел и вцепился в подлокотники.

– Зачем вы запрашивали справку о Старцеве? – выпалила я под конец своей тирады.

Алмих весь как-то скрючился и глянул на меня исподлобья. Он мог бы сейчас заорать, вызвать классную и родителей, даже швырнуть в меня этой вот бронзовой коровой со стола, я бы не удивилась. Но он вдруг посмотрел на меня так, как не смотрел еще ни разу. Прямо в глаза.

– Ты же все поняла, Бойцова. Зачем спрашивать? Отец мой Михаил Вениаминович Замышляев работал в НКВД. Это он подписывал постановление об аресте и расстреле. И не только Старцева. Я про всех запрашивал. Чтоб убедиться, кого еще…

Алмих пошарил в портфеле и вытащил оттуда бутылку простой воды. Я ждала, пока он осушит ее наполовину.

– Я тоже провел свое расследование, Бойцова. И я знаю, что у Старцева никого не осталось, а у других-то есть внуки, правнуки.

– Боитесь, что они вам мстить придут?

Да, я нарывалась. Но мне стало противно от одной мысли, что вот он тоже копался во всех этих документах, выяснял. Только для того, чтобы убедиться, что до него не докопаются? Трус.

– Боюсь.

Я усмехнулась.

– Не того, о чем ты думаешь. Мне даже все равно, кем ты меня считаешь, Бойцова. Я уже много в жизни повидал разного. И даже если мой отец был сволочью, он остается моим отцом. Уяснила?

Я удивленно посмотрела на Алмиха.

– Думаешь, я не понимаю, кем он был? Думаешь, легко с этим жить? Думаешь, мне не снятся по ночам его невинные жертвы? И кстати, отец был не единственным. Если бы за Старцева твоего заступились, кто знает, может, он бы и выжил. Но учителя, узнав об аресте, все как один подписали бумагу, что, мол, давно за ним замечали антисоветские настроения, что он вел подрывную деятельность среди молодежи, пел с ними похабные песенки на немецком и прививал враждебные культурные ценности. А кто-то из учителей, знаешь, как написал? Что человек, чью жену звали Сара Крамер, не может быть невинным.

Я молчала. Просто не знала, что сказать, а Алмих распалялся все больше:

– И думаешь, я за свое положение боялся или жизнь? Да плевать мне на это, Бойцова. Пока тут на руководящих постах поработаешь, и не то повидаешь. Жить вот с таким чувством вины, знаешь, каково? И никакие мои посылки внукам и правнукам этих (он ткнул пальцем в компьютер) не окупят, уяснила?