Наталия Соломко - Пожарный кран № 1

Анька потянулась за пальто, но Михаил Павлович ее опередил.

— Я сама! — закричала Анька. — Чего это?

— Ты забыла? Ты теперь девочка, — строго напомнил Михаил Павлович.

Анька засопела от неловкости, долго не могла попасть в рукава.

Они спускались по лесенке к выходу, и Анька привычно оседлала перила.

— Эт-то еще что? — поднял брови Еремушкин. — Девочки не ездят по перилам!

Пришлось Аньке спускаться вниз так, как положено девочкам.

И вдруг Анька охнула. Платье и бантики!

Как же она завтра пойдет в Дом пионеров, ведь платье-то и бантики тут, на Фестивальной!

— Михаил Павлович! — закричала она. — Подождите, я домой сгоняю. Я быстро! — И выскочила на улицу.

Стоп. Прежде, чем сломя голову нестись за Анькой, замрем на несколько минут, чтобы попрощаться с Михаилом Павловичем и Кузей.

Дед и внук стояли рядом, упрямо молчали. При этом Михаил Павлович как бы и не замечал, что рядом есть еще кто-то.

В Доме пионеров было непривычно тихо и пусто, только сверчок посвистывал, где-то поблизости затаившись.

— Дед, — шепотом позвал Кузя. — Я плохой?

Михаил Павлович вздохнул и не ответил.

— Дед, хоть ты не молчи!

— А что говорить? — печально отозвался Еремушкин.

Кузя сунул красные озябшие руки в карманы куртки, уставился в пол. Анька все не возвращалась, и они молчали, молчали.

— Дед… А когда они развелись, почему ты меня в детдом не отдал?

Михаил Павлович взглянул на Кузю и вздохнул. И опять ничего не ответил. Только обнял своего длинного, глупого внука за плечи да, как в детстве, тихонько дунул ему в затылок. И, как в детстве, Кузя вдруг прижался к нему и заплакал.

Он плакал взахлеб, горько и жалобно, и все пытался что-то сказать, но у него не получалось. Видно, много накопилось за эти годы у него на душе.

Наконец он все-таки выговорил:

— Дед, мне так плохо…

Но Михаил Павлович не стал его утешать. Он только сказал тихо:

— Терпи.

Он давно жил на свете и знал, что вовсе не всегда людям бывает легко и радостно. И знал он еще, что человек все-таки должен оставаться человеком. Даже если ему очень плохо.

Ведь если разобраться, это самое главное, верно?

Ну вот и все…

То есть нет, еще надо проститься с Анькой, которая начинает новую жизнь. Вернее, с Аней.

Вот она выбежала на крыльцо, и…

Вы-то уже знаете, что прямо у крыльца шла драка. Били Балабанчика. А поскольку Вовка Гусев и Яша Айрапетян его защищали, то их били тоже. В общем, неприглядная была картина.

Аня остановилась на верхней ступеньке и подумала: «Опять эти мальчишки устроили драку!»

С неодобрением подумала, как и положено настоящей девочке.

«Может, пойти Михаилу Павловичу нажаловаться? Нет, мне же некогда: надо бежать за платьем и бантиками…»

— Дай ему, Вадя! Дай! — вопил кто-то.

— Мальчики, немедленно перестаньте! — крикнула Аня, как и положено девочке. И, услышав родной голос, Балабанчик отозвался отчаянно:

— Анька, на помощь! Наших бьют!

Всегда этот Балабанчик влезет не вовремя и все, все испортит!

Анька вздрогнула, будто проснулась, и глянула вниз желтым пиратским глазом.

Там били наших!

Пятеро били. Троих. А уж если быть совсем точным — двоих с половиной. Ведь Айрапетян-то драться не умел.

«По двое на одного!» — сосчитала Анька, и от такой подлой несправедливости на душе у нее стало так горячо, так грозно.

— Держитесь! — закричала она и, позабыв о бантиках, бросилась туда, где били наших.

Какие уж тут бантики, когда наших бьют!