Лилиан Браун - Кот, который сигналил

– Слева направо, – спокойно проговорил Квиллер, – их имена – Ква, Фью, Кря, Юм-Юм и Коко.

Оба кота прекрасно сочетались с манками: они свернулись в комочек, что придавало им вид сидящих уток.

– Вот и говорите после этого, что у котов нет чувства юмора, – сказал Квиллер.

Взрыв смеха Селии нарушил представление, и две живые «утки» спрыгнули на пол.

– Прошу прощения, котятки, – извинилась Селия. – Я часто слышала, что коты не любят, когда над ними смеются… Ну ладно, пожалуй, это всё, что я имела доложить. Пойду-ка я домой и посмотрю, очухался ли Ригли от постигшего его ужаса.

Провожая её к машине, Квиллер сказал:

– Возможно, в эти выходные я разработаю новую стратегию. Давайте устроим брифинг в воскресенье вечером.

– Идёт, шеф, – весело отозвалась на предложение Селия.

В амбаре тем временем разыгрывалась ещё одна пантомима. На телефонном столике восседал Коко, носом подталкивающий английскую карандашную коробку к краю стола.

– БРЫСЬ! – прогремел Квиллер. Рванувшись к месту событий, он на лету подхватил антикварное сокровище, которое ещё не успело удариться о выложенный керамической плиткой пол. – Плохой кот!

Коко, вздыбив шерсть, взлетел на балкон.

Для интервью с Ози Пеном Квиллер вооружился своим обычным диктофоном, несколькими снимками «девятки» при её возвращении в воскресенье Ревизии, как назвала тот памятный день газета. Перед уходом он кое-как подстриг усы в надежде больше походить на Джеймса Макинтоша, писателя, нежели на Джима Квиллера, автора газетной колонки.

Дом престарелых для железнодорожников находился на Главной улице, прямо против таверны «У путей» (всё ещё закрытой), перед которой стояли две полицейские машины, одна явно из судебной экспертизы. Дом престарелых, в прошлом – железнодорожный отель, представлял собой трехэтажное кирпичное здание без всяких там ненужных деталей типа крылец, ставень или декоративных карнизов.

Квиллер вошёл в вестибюль. Он был безлюден, если не считать молодого дежурного за коммутатором. За спиной дежурного возвышался стеллаж с отделениями для писем и записок – на каждой ячейке стоял номер комнаты; все они пустовали. Единственным достоинством вестибюля была чистота. Коричневые стены, коричневые полы и коричневая деревянная мебель так и сверкали глянцевым лаком; это напомнило Квиллеру пресс-клуб в Центре, который занимал помещение бывшей тюрьмы. Через двойные стеклянные двери сверкал экран телевизора с яркими красками рекламируемых товаров. Перед телевизором сидели несколько стариков, уставясь в экран или подремывая, тут же несколько пенсионеров играли в карты.

– Вы – мистер Макинтош? – спросил телефонист. – Ози ждёт вас. Комната двести три. Лифт в конце зала. Лестница – за ним.

Квиллер доверял своим ногам больше, чем мрачного вида лифту с раздвижными металлическими дверьми. Он решил подняться по коричневой лакированной лестнице в коричневый же коридор; там он постучал в коричневую дверь под номером 203. Дверь открылась мгновенно, и на пороге Квиллер увидел старого машиниста, которого он запомнил с воскресенья Ревизии, – мужчину рослого, крепкого, хоть и немного сутулого. Однако он изменился с того дня. Румяное лицо, которое сияло гордостью в окошке кабины машиниста, выглядело теперь серым и утомленным.

– Добрый день, мистер Пен. Я тот, кто пишет книгу о Паровой эре в истории железных дорог. Моя фамилия Макинтош.

– Входите. Я вас ждал. Вы откуда?

– Из Чикаго.

– Присаживайтесь. Зовите меня Ози. – Его приветливость была сердечной, хотя он и казался слишком усталым, чтобы улыбаться. Он похлопал себя по хлопчатобумажной груди и сказал: – Вот, нацепил форму для фото.

– Простите, Ози, я не захватил фотоаппарат, но у меня есть несколько хороших фотографий, где вы – в кабине «девятки». Можете их оставить себе.

Старик взял снимки с благодарностью.

– Боже ж ты мой! Ну и красавец боров, кроме шуток!

Они уселись за маленький ночной столик друг против друга, и Квиллер достал диктофон.

– Не возражаете, если я буду записывать? Вы водили «девятку» в старые времена?

– Да. Я был тогда молоденьким. Эти дизели, они нормальные, но с паром их не сравнить! – Старик говорил на чистом старомускаунтском.

Квиллер окинул убогую обстановку комнаты опытным глазом – но не пялясь и не осуждая.

– Какая красивая маслёнка, – сказал он, кивком головы указывая на сверкающий медный сосуд с тонким удлиненным носиком. – Для чего она?