Эдуард Веркин - Чудовище с улицы Розы

Передо мною лежала не Ли. Яблоки и корица, но это была не Ли!

Акация затрещала. Я прыгнул в кусты, подозвал Бакса и уложил его рядом. Менты вышли на поляну. Они стояли и смотрели. Просто стояли и смотрели.

– Мама... – сказал тот, что из комиссии по делам несовершеннолетних.

Второй шагнул назад. Холуй увидел своих хозяев и пополз к ним.

– Он загрыз ее... – ошарашенно сказал первый. – Перегрыз горло. За минуту... И Рекса... Надо его догнать...

– Не надо, – сказал второй. – Не надо. Пусть еще кто-нибудь приедет... Нужно уходить.

– А как же она? – первый указал трубкой на тело.

– Она мертва, – второй достал рацию.

Про Холуя они будто забыли.

Я наблюдал за ними сквозь листву, Бакс лежал рядом. Они испуганно озирались по сторонам и не знали, что делать. Я не шевелился. Второй щелкнул передатчиком.

– Диспетчер, – шепотом сказал он. – Тут убийство. Женщина. Он ее убил... Еще он загрыз нашего пса... Я не знаю, кто это, похоже, это снова он... Высылайте. Все, кто может, пусть приезжают. И по радио сообщите...

Холуй заскулил и попытался лизнуть сапог первого. Тот в страхе отпрыгнул.

– Господи, чем же тут воняет?.. – Второй зажал нос. – Невыносимо...

Холуй застонал. Люди не выдержали и побежали назад к своей машине. Холуй завыл им вслед.

Я подождал, пока они удалятся, и вернулся к лежащему человеку. Слава богу, это была не Ли. Это была та бродяжка, что встретилась нам после визита к Коляскину. Которой Ли дала деньги и флакон духов с ароматом яблок и корицы. Тварь шла по запаху, но в этот раз ошиблась.

Горло у бродяжки и в самом деле было... не хочу вспоминать. Глаза вылезли из орбит, это даже были не глаза, а одни зрачки, растянувшиеся до неимоверных размеров. Перед смертью она не увидела ничего хорошего. Я перевернул ее на живот, пусть лучше в землю смотрит. Бакс заскулил.

Холуй подполз ко мне. Он дергался, кровь из живота смешивалась с какой-то темноватой жидкостью и пачкала траву. Но Холуй не собирался умирать. Он бы промучился еще с час, не меньше. Тибетские мастиффы, они очень живучие. Он что-то шипел, пытался мне сказать, но понять ничего было нельзя. Впрочем, мне кажется, что перед смертью все существа говорят примерно одно и то же.

– Закрой глаза, – велел я ему. – И перевернись на спину.

Холуй послушно закрыл глаза и перевернулся.

Это было тяжело сделать. Я никого никогда еще не убивал. Я перехватил копье покрепче и ударил. Холуй вздрогнул и затих. Бакс заскулил.

Через минуту Холуй был готов.

Меня вырвало. Потом еще раз. Затем я услышал смех. Далеко, почти у самой лесной опушки. Она смеялась. Я первый раз слышал, как она смеялась. И вообще, первый раз слышал подобный смех. Так смеются заводные игрушки.

В городе завыли милицейские сирены.

Остаток дня мы прятались в канаве. Мимо проносились милицейские автомобили и мотоциклы. Но нас никто не нашел. Солнце зашло за холм, и я в последний раз вернулся домой. Я рассудил, что где-где, а дома они меня искать уж точно не будут. Мы пробрались через лаз в сад и устроились под яблонями.

Вечером Па вышел на улицу. У Па на поясе болтался револьвер. Он прохаживались по тропинке.

Когда стало совсем темно, я подошел к дому и устроился напротив окна Риммы. Но в эту ночь она никуда не выходила. Всю ночь она сидела у окна в своем дремотном оцепенении.

Потом наступило утро.

В семь часов приехали Ма и Ли. Ли была сонная, но счастливая. В руках у нее красовался диплом в деревянной рамке. Теперь оставалось только ждать.

Ветер дул на нас, и это было хорошо. Римма нас не услышит, а Бакс почует ее прекрасно. У нас есть преимущество. В несколько секунд, но этого хватит. Хватит. Должно хватить.

Я стоял под яблоней и слушал. Очень скоро они пойдут в угол сада, туда, где еще недавно жили кролики. Там все и должно произойти. Но не произойдет. Потому что мы с Баксом здесь. Бакс лежит по другую сторону яблони, он не понимает важности надвигающегося момента и ничуть не боится. Хотя я ему все объяснил. Лежит, делает маникюр – грызет расслоившийся коготь. А я боюсь.

И поэтому завидую Баксу. Он не знает страха, потому что он не думает о будущем. Тень от яблони медленно, по миллиметрам, ползет влево. Время ползет за ней.

Теперь я думаю, что это были самые долгие минуты в моей жизни. Это было, как пишут в книжках, «затишье перед бурей», удивительные мгновенья покоя, самое странное время в жизни любого существа. Мое восприятие мира обострилось, я до сих пор помню все в самых мелких подробностях. Примерно как тогда, когда Римма пыталась меня повесить. Вот снова струйкой бегут возле моей левой руки садовые муравьи, высоко над землей рассекает к озеру чайка, в порту свистит паром, он привез рыбаков. Вниз по улице катится на велосипеде почтальон. На молочном заводе пыхтит котел, а внизу, почти у самой подошвы холма, старушечий голос ругает какого-то Пашку... Мир прекрасен, я боюсь с ним расставаться. Бакс отрывается от своего когтя и поворачивает голову к дому. Началось.