Вадим Селин - Страхи из новой коллекции

— Это что за новости? — повторила высокая сухонькая бабка.

Выглядела она ужасно. На ней были выцветший синий байковый халат; на ногах — красные махровые носки и дырявые меховые тапочки; на шее — белые пластмассовые бусы… Редкие рыжие волосы на голове были накручены на крупные синие бигуди, картину довершала тлеющая папироса, которую старуха держала в правом углу рта. Красавица, да и только.

— Ну и стиль у нее, — шепнула мне Люба.

— Это что за новости? — произнесла свою излюбленную фразу бабка, наверное, считая ее очень эффектной.

Молчать дальше было просто неприлично. Я сказал:

— Мы, это… нечаянно сюда ввалились… извините… до свидания… всего хорошего. — И бочком, бочком, проталкивал Любу к двери.

Но открыть ее не смогли — здесь тоже не было ручки!

— А ну, стоять! — завопила старуха.

— Сего вы так кричите, мы не глухие! — оповестила ее Люба.

Нервная старуха отодвинула меня от двери и гаркнула:

— Кто вы такие? Как здесь оказались?

— Шли мимо, споткнулись, упали и рухнули на дверь, — залепетал я.

Дама усмехнулась, густо кашлянула, как кашляют курильщики со стажем, схватила нас с Любой за загривки, как котят, и бросила на стоявший в углу старый диван, обитый белым кожзаменителем.

— Вы лагерные? — спросила она.

Люба вскочила с дивана и закричала:

— Да сто вы себе позволяете?! Умом тронулись? Я все родителям рассказу! Мы платили такие деньги за поездку, а тут какие-то маньяськи в подвалах сидят! Космар! Встретимся в суде!

— Ага, значит, лагерные, — сделала себе пометку бабка, не обращая внимания на угрозы Любы встретиться в суде. — Фамилии как?

— А вам какое дело? Немедленно выпустите нас, или я буду звать на помось! — разорялась Люба и переключилась на меня: — А ты сто сидис, давай, засисяй меня! Тозе мне музсина!

— Да, мужиков сейчас нормальных нет, — сказала вдруг бабка, взглянув на Любу. — Повымирали они, как мамонты…

Люба, почувствовав родственную душу, которая, судя по всему, была неплохим психологом, потеплела и произнесла:

— Моя фамилия Балаболкина, а его…

— Кортиев, — подсказал я, удивляясь, как моей спутнице подходит ее фамилия.

— Ах! — воскликнула бабка и выронила папиросу (несомненно, «Беломор»). — Кортиев!

Она бросила на меня теплый взгляд, потом развернулась, взяла Любу за плечи, непонятным быстрым движением открыла дверь и вытолкала девчонку наружу.

— Значит, Кортиев… — довольно пробормотала бабка, присаживаясь рядом. — Ну и как тебе все это?

— Что — «это»? — не понял я.

— Ну, лагерь.

— Если честно, отвратительный, — не стал я врать.

— Да? Почему же? — хитро улыбнулась бабка.

— Сначала, когда мы приехали, он показался мне раем на земле, а потом… я изменил мнение, — проговорил я. Почему-то этой странной бабке захотелось все рассказать.

— Поподробнее можно? — попросила она. — Почему мнение изменил? Вас плохо кормят, поят, Настя обижает?

— Нет, в этом плане все нормально. Просто… со мной здесь начали происходить странные вещи.

И я, сам от себя не ожидая, выложил все подчистую. И про затонувший теплоход, который и не тонул вовсе, и про машину, и про лес… ничего не забыл, все поведал. В конце моего длинного рассказа я почувствовал головокружение и дискомфорт — так бывает, когда долго эмоционально говоришь.

— Бедный мальчик, — сочувственно промолвила бабка и погладила меня по голове. — Иди-ка сюда.

Она встала с дивана и подвела меня к стеллажам.

— Видишь?

Я медленно кивнул, читая, что было написано на банках, расставленных стройными рядами. А на каждой стеклянной емкости, в которой клубилось какое-то эфирное вещество, значилось: «Клаустрофобия», «Аэрофобия», «Кремнофобия», «Акрофобия» и так далее. А рядом размещалась фотография обладателя этого страха.

— Что это значит? — осипшим голосом пробормотал я.

— В этих сосудах собраны страхи всех лагерных ребятишек, — с нежностью сказала бабка, разглядывая банки, в каких мама обычно закручивает помидоры, огурцы и разные салаты. — Найди среди них свой.

— Вот он, — ткнул я пальцем в банку с надписью «Клаустрофобия».

— Правильно. Ты не заметил ничего странного?

— Ммм… нет…

— Присмотрись внимательнее ко всем остальным емкостям и к своей.

И только тут я заметил, что другие страхи были расфасованы в литровые банки, а моя клаустрофобия занимала целый трехлитровый баллон. В таких баллонах мама томат закатывает…

— Э-э-э… — растерялся я. — Вы мне, может, объясните, что все это значит?