Евгений Некрасов - Блин, победитель мафии

Очень долго ничего не происходило. Из автомобильной дверцы торчали рука с клеткой и рука с клюкой, и все. Блинков-младший давно уехал бы в редакцию «Желтого экспресса», если бы не переживал за белого кролика.

Потом «Волга» стала опрокидываться. Левые колеса, и переднее и заднее, оторвались от асфальта, как будто их приподняли домкратом, правые совсем спрятались, машина пошла, пошла заваливаться. И тогда между клюкой и клеткой появилась нога. И вторая нога. Ноги повисели в воздухе и встали на тротуар. Машина немного выровнялась.

— Помогитя, — трубно скомандовала бабка Пупырко. Она застряла.

Презирая себя за мягкость, Блинков-младший кинулся на помощь.

— Отойди, шпана, — последовал приказ.

— Иди-иди, — сказал князь Голенищев-Пупырко-младший. — Дело семейное, сами разберемся.

Вышел из подъезда старший князь, и началось семейное дело.

Бабка Пупырко не первый раз ездила в машине и, конечно, знала, что выходить нужно боком, встав сначала на одну ногу. Но ей хотелось встать сразу на обе и выйти прямо. Сыну и внуку было просто нечего возразить на это желание старейшины семейства. Она их не слушала.

— Тянитя, — приказывала бабка Пупырко, протягивая князьям руку с клеткой и руку с клюкой. Князья тянули. Бабка привставала и упиралась головой в потолок машины. Тогда она говорила:

— Бросайтя.

Бросали. Бабка Пупырко говорила:

— Ох, грехи мои тяжкия! Тянитя.

Князья тянули, потея. Бабка Пупырко была огромна. Казалось, что она забралась в автомобиль девочкой и всю свою трудную жизнь провела там, питаясь белым хлебом и дрожжами, пока не вросла в него, как устрица в раковину. Старший князь, наверное, сам поражался тому, что не так давно смог усадить ее в машину без помощи фокусника или на худой конец регулярных частей Российской армии.

В минуты отдыха старший князь влезал на переднее сиденье и показывал бабке Пупырко, как надо выходить.

Бабка молча смотрела это показательное выступление и командовала:

— Тянитя!

Питбультерьер выл не переставая и кровожадно грыз балконную решетку.

И вот когда князья в очередной раз тянули, Блинков-младший подошел к ним сзади, открыл болтавшуюся в бабкиной руке клетку и вытащил кролика за холодные жесткие уши. Князья стояли плотно, и бабка из-за них ничего не видела.

Все получилось так просто, что Блинков-младший даже потоптался еще недолго за княжескими спинами, ожидая осложнений и опасностей, которые должны же быть при воровстве.

Ни-че-го. Подошел, открыл клетку, взял. Спрятал кролика под куртку и ушел. Неплохо было бы положить в клетку кирпич для веса, но сошло и так. Бабка слишком увлеклась выгрузкой.

Она закричала, когда Блинков-младший уже был дома.

Она кричала так, что дрожали оконные стекла.

Она кричала почему-то «Убили!!!»

Дом, где редакция «Желтого экспресса», знают все: москвичи и гости столицы, те, кто ни разу не был в Москве и те, кто понятия не имеет ни о каком «Желтом экспрессе».

Это старый жилой дом с аркой. Слева от арки стоит громадный железобетонный рабочий с отбойным молотком, а справа то ли колхозница, то ли студентка. Она чуть-чуть поменьше, потому что женщина. Блинков-младший каждый раз, когда ехал в редакцию, собирался присмотреться, что там у нее в руках. Если серп — значит, колхозница, а циркуль — понятно, студентка.

Рабочего и колхозницу-студентку любят снимать в кино про тяжелое прошлое, поэтому все и знают этот дом. Все видели. Причем когда тяжелое прошлое называлось радостным настоящим, их снимали, чтобы показать, как хорошо живется людям, которым стоит высунуться в окно — и нате, любуйтесь произведениями монументального искусства. А когда тяжелое прошлое стало тяжелым прошлым, их стали снимать, показывая, как невыносимо жилось людям, которым в окно нельзя было высунуться, чтобы не увидеть это жуткое монументальное искусство.

При этом рабочий и колхозница-студентка совершенно не изменились. Только со временем у них облупились носы.

Блинкову-младшему они почему-то были как родные. Как Хрюша, которого он, понятно, уже не смотрел по телевизору, но уважал за творческое долголетие.

Редакция занимала бывшую коммунальную квартиру.

В бывшей кухне сидел главный редактор, в бывшей ванной — фотографы, в бывшем туалете оставался туалет, потому что журналисты тоже живые люди, а бывшие комнаты назывались кабинетами. За стеклянными дверями стояло помногу заваленных бумагами столов и никого не было. Живые люди журналисты поразъехались на редакционные задания или в крайнем случае курили в коридоре. Некоторые спрашивали Блинкова-младшего: «Что тебе, мальчик?» и сразу же отворачивались. Блинков-младший относился к этому спокойно, как неизвестный герой, которого ищут прохожие, ищет милиция (а уж бабка Пупырко — это точно). Спасенный кролик остался дома. Он успел поесть капусты из борща и насыпать на линолеум черных орешков. А ведь мог бы погибнуть в пасти кровожадного питбультерьера.