Евгений Некрасов - Золотая жила для Блина

Штуку привезли на вокзал в зеленом ящике без надписей. Это был молчаливый ящик. Военный ящик. Возвышаясь над головами, он плыл в пестрой толпе, как броневик по цветочной клумбе. Блинков-младший заметил его издалека и обрадовался, потому что ждал уже давно и в голову лезли мысли об авариях и автомобильных пробках.

Ящик приблизился, и стало видно, что его несут четверо рабочих в чистых синих комбинезонах. Лица у них были багровые от напряжения. Один, толстый, так вспотел, как будто его полили из шланга. Рядом шел папа с туго набитым экспедиционным рюкзачищем.

— Привет, Митек! Видал?! — Папа кивнул на ящик. Как будто его можно было не увидеть.

— Как она называется? — спросил Блинков-младший, подхватывая свой рюкзак.

— Пока что никак. На заводе предлагали «УПАЛ» — Универсальный Прибор Академика Лемехова, но Лемехов не одобрил. Вы бы, говорит, еще назвали «ПРОПАЛ» или «УШЕЛ И НЕ ВЕРНУЛСЯ».

— «ОПАЛ». Как драгоценный камень, — предложил Блинков-младший.

— А что, красиво, — согласился папа. — Надо только придумать, что значит «О»: «общий», «объединенный»…

— «Огромадный». И тяжеленный. Получается «ОТПАЛ», — подсказал толстый.

У двери вагона зевала разомлевшая от жары проводница. Ее пассажиры, наверное, все успели сесть: вагон был СВ, с двухместными купе, значит, и пассажиров немного.

Увидев компанию с ящиком, проводница закрыла рот и сделала неприступное лицо, означавшее: «Вы, конечно, не ко мне». А папа сделал приветливое лицо, означавшее: «Конечно, к вам!» Он был продуманно и даже с шиком одет для тайги. Брезентовые штаны широченные, чтобы не мешали при ходьбе. Солдатские ботинки разношенные, чтобы не натереть ноги. Куртка-энцефалитка, выгоревшая на солнце, в чем как раз и заключается шик, потому что по такой куртке сразу видно бывалого человека. Короче, папа здорово смахивал на нищего.

Проводница взяла у него билеты и стала разглядывать и вплотную, и на вытянутую руку, и на просвет. Рабочие с ящиком переминались с ноги на ногу. Митька подумал, что сейчас проводница попробует билеты на зуб, но вместо этого она спросила:

— Песни петь будете?

— А надо? — испугался папа.

— Не надо. У нас едут иностранцы, — веско сказала проводница.

— Хорошее дело, — на всякий случай одобрил папа. — Мы постараемся не петь. Потерпим.

— Знаю я вас, как вы потерпите, — сказала проводница. — Такие как садятся, так и начинают: «А я еду за туманом, за туманом».

— Нет, я еду на работу, на работу, — ответил папа.

Толстый шумно сдул повисшую на носу каплю нота и стал потихонечку наезжать на проводницу ребром ящика.

— А это, значит, ваш багаж? — спросила она.

— Да разве это багаж! — начал толстый.

Тон у него был слишком ласковый для человека, который держит на весу немаленький груз. Митька понял, что сейчас что-то будет.

— Мы для удовольствия таскаем на горбу два центнера. Воздухом дышим, — сладким голосом объяснил толстый и вдруг рявкнул: — А ну, брысь отсюда, тетка! Посторонись, а то ща ка-ак взорвется!

Проводница схватилась за поручни вагона и уперлась. Глаза у нее забегали, как маятник: с паны на военный ящик, с ящика на папу. И папа, и ящик были подозрительные.

— Не положено! — отрезала проводница. — Груз негабаритный, его надо было в багажный вагон.

— Деньги вымогает, — не смутился толстый. — Олег Николаевич, придется дать, а то поезд уйдет.

Услышав о деньгах, проводница по-настоящему испугалась. Хотят подкупить — значит, дело нечисто! Она быстро заперла дверь вагона ключом-трехгранкой и умчалась куда-то к вокзалу.

— Уж и пошутить нельзя, — буркнул толстый и дернулся бежать вдогонку. Но папа схватил его за руку:

— Не надо, только хуже сделаете. Пускай ведет начальство, разберемся.

Наступила тягостная пауза. Рабочие присели на корточки в тени ящика. Солнце палило невыносимо. Тень была короткая, и ее не хватало на всех.

В голове поезда металлически громыхнуло; через мгновение грохот раздался совсем рядом и вагон чуть сдвинулся. Затихая, грохот покатился дальше.

— Уже тепловоз прицепили, — забеспокоился толстый. — Ага, вон она бежит. Или не она?