Владимир Казаков - Голубые капитаны

Направляясь к людям, Горюнов, не замечая, грыз мундштук пустой трубки и беспокойно теребил отрастающую бороду. Тихо, вяло объяснив пилотам задание, сказал:

— Никого не принуждаю. Только добровольно. Гарантии успеха почти нет.

Первым встал Николай Батурин, за ним Руссов и четыре молодых бортмеханика. Поднялась и сидящая с ним за столом Лехнова. Три командира экипажа, если считать и его, Горюнова, штурман и ни одного второго пилота! Впрочем, вон поднимается один…

— Оплата?

— Назовите свою фамилию.

— Пилот Богунец. Я спрашиваю, сколько заплатите нам за этот цирк?

К ответу на вопрос Горюнов не был готов — знал условия вознаграждения приблизительно.

— По международным законам за спасение экипажа полагается приз. Суммы его и той части, которая причитается нам, не знаю.

— Норвежец. Значит, валютой?

— Вас это очень интересует?

— Я сюда прибыл не «за туманом и за запахом тайги».

— Вы не полетите… до выяснения вашего вопроса. — Этими словами Горюнов смягчил отказ. Оглядев стоящих летчиков, подумал: «Не густо». — Николай Петрович пойдет с Руссовым, Руссов — за второго. Я на правое сиденье беру Галину Терентьевну. На сборы — час. Электрикам закрепить три малых прожектора на каждом борту вертоплана. Механикам установить дополнительные баки с горючим. За дело!

Вот и вся подготовка, кроме навигационной, проведенная в ночь, когда норвежский танкер ломала тяжелая баренцева волна, поднимая на гигантских загривках не пену, а глыбы поломанных льдин, обсосанных теплым течением Гольфстрима.

Норвежец повредил винты о подводный лед, и беспомощная железная коробка водоизмещением в несколько тысяч тонн болталась, как скорлупка, в черной бурлящей многомильной промоине между холодным берегом полуострова и жестким спаем ледяного поля.

С трудом найдя тусклые мечущиеся огоньки танкера, зависнув над судном, услышали летчики сквозь шум моторов утробный грохот волн.

Вертолет Горюнова, врубив бортовые прожекторы, освещал качающуюся посудину сбоку, а Николай Батурин над палубой пытался войти в ритм качки. Если бы кто-нибудь смотрел со стороны на пляску, ему показалось бы, что в ночи мечутся белые, красные, зеленые огни, качаются желтые полосы, освещая то серую кипень воды, то кусок мокрого железа, то блестящие выпуклые обводы вертолета, размазанные на блики воздушным винтом. А внутри светового клубка, на судне и воздушных машинах, на ветру палубы и в холодных кабинах, потные, злые в работе, что-то кричащие друг другу люди.

Добро еще, что на танкере не было высоких надстроек. Батурин взглядом вцепился в кусок палубы, где поблескивал отдраенный канатом металлический кнехт, и вертолет затанцевал в паре с танкером. Судно скатывалось с волн, и вертолет повторял его движение; судно на миг замирало на гребне, и Батурин мгновенно останавливал над ним вертолет, парируя удары ветра. Так они болтались полтора часа, и, когда у Батурина от онемения становились неживыми руки, за управление хватался Руссов, нещадно ругая кого-то и плюясь на закрытый блистер кабины. Почему злился парень, рассказать потом не мог.

За девяносто минут, показавшихся им вечностью, они подняли на борт четырнадцать человек (в нормальной обстановке на это требуется менее получаса) — весь экипаж танкера, кроме капитана, медлительного увальня.

Капитан поймал конец с обледенелой люлькой-плетенкой, с трудом отодрал от палубы что-то тяжелое и уронил в люльку. Под светом прожектора предмет тускло мигнул желтым.

— Денежный ящик! — прошипел Батурин и чуть не проглотил от возмущения фильтр давно потухшей сигареты. — Тяни чертову суму!

Взвизгнула бортовая лебедка и втащила в дверь вертолета… медный колокол. И тут Батурин потерял палубу, она уплыла в темь, а вертолет метнуло под машину Горюнова. Ритм парного танца нарушился. Пришлось снова подлаживаться под взмах волновых качелей, и все из-за чудачества капитана, решившего спасти медяшку…

Вытащили старика! До базы долететь не было сил, сели на берегу. Развели костер, полегли вокруг него на снег пластом. Вяло и не совсем приличными словами ругали капитана, предполагая, что он не понимает по-русски. А он не вылезал из грузовой кабины и молчал. И уже на аэродроме ОСА, когда выбросили на снег злополучную рынду и он узнал, что танкер переломило на волне, погладил морской волк желтый холодный бок колокола, туго сжал дряблые сизы веки, потер их шершавой соленой ладонью.

— Третий раз я его вытаскиваль, — сказал и снова погладил колокол. — Три раз! — невпопад поправился он.