Чугунов решительно взял ее за руку:
— Пойдем, я тебя даром покормлю. Пойдем к нам.
Ему пришлось уговаривать ее очень долго. Только напуганная полившим дождем, решилась она войти с ним в трамвай.
Более же всего ее соблазнило обещание Чугунова, дать какие-нибудь башмаки на ее босые ноги.
— Смотри, — проворчала она, когда вагон тронулся, — ты башмаки обещал!
— Получишь! — подтвердил Чугунов.
Долго девочка стояла в проходе, покачиваясь и вздрагивая, цепляясь ручонкой за спинку скамейки и каждый раз, когда кондуктор кричал: «граждане, получайте билеты!» — она пугливо втягивала голову в плечи, прикрываясь сползавшим на лоб платком.
И Иван Архипович должен был успокоительно махать перед ней билетами.
Дама с накрашенными губами, о пальто которой толкалась нищенка, брезгливо поднялась и отошла подальше. Девочка не посмела сесть. Иван Архипович не успел показать ей на место, как против нее уселся сытый человек в широчайшем пальто. Он жевал бритыми губами ягодки винограда, вытягивая их пухлыми пальцами из пакета, и рассматривал девочку, как самое наизаконнейшее явление в природе.
Иван Архипович вышел из вагона вслед за нищенкой с душой, распухшей от тоски, как улицы от дождя и тумана.
— Башмаки-то дашь? — еще раз повторила девочка, останавливаясь в раздумье, — или нет?
— Сказал, что дам.
— Ну, пойдем!
Иван Архипович ласково наклонился к ней.
— Я постараюсь тебя в приют устроить…
— А я не пойду туды! — отрезала девочка.
— Почему?
— Так.
По сжавшимся обидчиво губам ее видно было, что она знает много, но не желает отвечать. Иван Архипович пожал плечами:
— Как хочешь…
И нищенка спокойно продолжала шлепать босыми ногами по жидкой грязи возле него.
Глава пятая
Камень на дороге
В приюте очнулся Пыляй только вечером, лежа на койке у окна, под теплым, мягким одеялом.
До того же он сам себя не чувствовал. Он похож был на неуклюжую деревянную чушку, всунутую в токарный станок, вытачивавший с молниеносной быстротой глянцевитую, узорчатую игрушку. Втолкнутый руками милиционера за двери огромного здания с красной вывеской, которой он не успел даже прочесть, он стал переходить из рук в руки, из комнаты в комнату, с этажа на этаж с какой-то машинной быстротой. Его стригли, мыли, одевали, обували, расспрашивали, кормили, поили, знакомили с товарищами, показывали комнаты, классы, мастерские, спальную, столовую и перед тем, как уложить спать, заставили посмотреться в зеркало. Он смотрел на себя, ощупывал себя, щипал нос, дергал уши, гладил выстриженную наголо, круглую, как шар, голову и чувствовал себя так же, как чувствовала вероятно, если бы могла, деревянная чушка, выскочившая из станка в виде нарядной, гладенькой, раскрашенной куклы. И весь этот дом, огромный, благоустроенный, шумный и суетливый казался ему похожим на прекрасную машину, вытачивающую настоящих людей из тех бродяг и оборванцев, которых вталкивают сюда руки милиционеров.
И все эти серьезные, задумчивые люди, направлявшие живой поток маленьких людей, были похожи на мастеров своего дела, отлично знавших свойства поступавшего к ним в руки материала и все возможности огромной машины, которой они распоряжались.
Высокий, худой человек, расспрашивавший Пыляя, помедлил несколько минут с решением участи нового мальчика и спросил:
— Чем бы ты хотел быть?
Спрашивая, он был похож на токарного мастера, оглядывавшего дерево, с тем чтобы решить, на что оно более всего пригодно в работе.
Пыляй ответил, не задумываясь:
— Сапожником!
— Почему? — улыбнулся тот.
— Они зарабатывают много денег!
Мастер улыбаясь кивнул головой и проводил Пыляя в сапожную мастерскую.
— Вот вам прирожденный сапожник, — сказал он, представляя Пыляя руководителю мастерской, — сам изъявляет желание стать сапожником. Вероятно, с ним не будет вам много возни, Фаддей Федорович!
В мастерской десятка два стриженых голов торчало над низеньким верстачком, усыпанным инструментами, обрезками, гвоздями и всяким мусором. Пыляю дали место, дали время оглядеться. Когда вытаращенныё от любопытства округлившиеся глаза его насытились, наконец, до усталости зрелищем, Фаддей Федорович всунул ему в руки колодку с натянутым на ней башмаком и стал учить, как вбиваются шпильки.
Урок был не велик и не труден, но руки у Пыляя дрожали, колени сжимали колодку нетвердо, молоток срывался, шпильки кривились и ученику оставалось только дивиться терпеливому учителю, показывавшему снова и снова.
Читать дальше