Лев Гумилевский - Плен

Пыляй смутно начал понимать, что случилось. Однако, загадочная история разгадана была им слишком поздно. Милиционер не стал слушать его оправданий, только отмахнулся как от мухи:

— А ну тебя! Там все расскажешь дежурному!

И маленький оборванец, не внушавший доверия уже самым внешним видом своим, покорно замолчал.

В милиции перед дежурным парень с бесстыдной наглостью отрицал все, даже и то, что он знает мальчишку и парня, поймавшего его. Но когда, не тронутый его заверениями в его непричастности ко всему делу дежурный отправил обоих в камеру, парень, оставшись наедине с Пыляем, расхохотался ему в лицо:

— Понял?

— Ничего не понял, дяденька!

— Совсем ничего?

— Как есть ничего!

— А в карман ты лазил?

— Не думал даже!

— Зачем же он тебя схватил?

— Не знаю. Обшибся, видать!

Парень посвистал и рассмеялся.

— Дурак ты, парнишка. Пока вы с ним народ собирали, мы с мадамой карманы проверяли. Да вот засыпался, видишь?

Пыляй видел это очень ясно. Впрочем, он не был расположен сожалеть о своей доверчивости и принял все, как наказание, вполне заслуженное его легкомыслием.

Разболтавшийся же парень продолжал серьезно:

— С тобой работать можно было бы. Ты первый раз влопался?

— Первый!

— Шарашик что ли?

Пыляй промолчал.

— А то мне такой паренек пригодился бы при случае. Хочешь в компанию? Есть у меня секрет один — ловкое дело!

Пыляй покачал головой и парень замолчал.

Вечером парня вызвали из камеры. Он не вернулся назад. Пыляй переночевал в одиночестве.

Утром же его отправили в приют для несовершеннолетних правонарушителей.

Вечерами и всю ночь до рассвета, в дни позднего лета, распухшие от дождей и сырости улицы Москвы неприятны. В прогорклом тумане болезненными пятнами кружатся электрические фонари; прохожие суровы и раздражительны; автомобили брызжутся липкой грязью; трамваи где-то увязают; продавцы папирос уныло дремлют над своими ящиками, укрытыми скучной клеенкой; астры и левкои в руках оборванных цветочников никнут и вянут, стряхивая последние капли дождя.

В такой день Чугунов стоял в трамвайном павильоне, ждал вагона. За спиной громады Красных ворот были багровы от сырости; золоченый ангел на них — уродлив и жалок; соскобленные крылья орла были распластаны в мертвом бессилии, величавая триумфальная арка, воздвигнутая на месте старых деревянных ворот в стене Земляного города, теперь в сумерках и тумане чудилась безобразной громадой ненужного камня. Беспокойная красота прихотливых, затейливых орнаментов, украшавших этот единственный в Москве памятник елизаветинских времен, терялась во мраке и Чугунов с некоторым недоумением оглядывался на ненужные тут никому ворота.

Он обошел их, любопытствуя, как всякий москвич, который пользуется каждым случаем взглянуть на памятник прошлого, и тогда, вдруг, увидел у багровых стен на холодной груде брошенных рельс кучу бездомных детей. Мимо них, обрызгивая их грязью, шныряли прохожие, метались трамваи. Их никто ни о чем не спрашивал, на них едва ли кто взглядывал проходя. И они ни у кого ничего не просили, они так же мало обращали внимание на взрослых, как те — на них.

И когда Чугунов, занятый всегда и везде мыслью о Пыляе, которого нужно было найти, чтобы поблагодарить за спасение дочери, тихонько подошел к ним, прячась за багровую стену, они, не оглядываясь, продолжали разговор:

— Девчонкам, тем хорошо, — сказал один задумчиво и уныло, — я знаю. Девчонку каждый в дом примет — девчонка не даром хлеб жрать будет.

— А что она может?

— Как что? И детей нянчат, и чулки вяжут, и стряпают, и полы подметают. Мало ли что!

Иван Архипович вздохнул. Сзади шмыгали вагоны трамвая, стрелочница в громадных сапогах шлепала по лужам грязи с ломиком в руках от стрелки до стрелки. Над павильоном сверкали электрические фонари, они вырывали из мрака стены груду рельс, а на них — клочья оборванной одежды, черные ручонки, желтые личики с суровыми морщинами.

Мальчиков было четверо, каждому не более десяти лет. У одного не было ноги, он сидел с края, не поднимая головы, не выпуская костылика из-под плеча. Среди них один, должно быть деревенский мальчик, держался новичком. Маленькое, худенькое его личико, осиянное теплотой синих глаз, рассматривало внимательно товарищей и улыбалось беспрестанно. В зубах у него торчала цигарка, за плечами висела сумка, на голове рваная шапчонка сидела колпачком. Разбитые лапотки на ногах и крошечный кисетик с табаком в руках свидетельствовали о деревне.