Александр Кулешов - Как же быть?

«А? — бормочет. — А? Ну, Кукки, как я тебя разыграл? А? А? Ты бы из-за старых шлёпанцев повесилась — помнишь, я тебе говорил, А? А ты — фр-фр! — фырчишь: для тебя, мол, деньги не имеют значения. Вот и поймал! Стянул твою сумочку, так ты тут всех чуть не убила. А? А? Кукки! Кукки! Ты хищница, нет в тебе милосердия к людям…»

Сам за столик уже сел, голову набок, засыпает. Сумочку выронил, А эта Кукки как влепит ему пощёчину! Он — со стула, Подняли его — хохочет. И все стали хохотать.

«Ох, — кричит толстяк, — ох разбойник, мистификатор!»

«Утоплю, убью, сожгу… — эта страхолюда Кукки воркует. — Чуть не умерла… моё любимое колье… Негодяй, мой негодяйчик, негодяйчонок…»

Метрдотель улыбается, рад за меня. «Я же говорил, бормочет, я же говорил». Толстяк вынимает деньги — сотни три, не меньше, — скомкал в шарик и суёт мне «Отчего ты плачешь, глупая, это же всё шутка! Пошутили». Я деньги схватила, бросила ему в лицо, да промахнулась. Убежала, Сижу на кухне, реву. Метрдотель приходит расстроенный, не знает, как мне сказать.

«Слушай, — наконец шепчет, — пойди ты извинись. Ну, подумаешь, два слова скажешь. Иначе она такой шум наделает, что мы с тобой в два счета с работы вылетим. Ну, пожалуйста, Кенни, что тебе стоит».

Веришь, Лори, я опять не поняла. Когда поняла, у меня в глазах потемнело. Оказывается, я с ней дерзко разговаривала, «палитрой» назвала. Понимаешь? Я же ещё и виновата! А толстяк этот — президент мыла «Феникс» Рулон, у него в «Западе-III» акций вагон, и вообще он друг господина Леви. «Палитра» — его подруга, он у неё как собачонка. Сначала — метрдотель рассказал — он её урезонивал, что я, мол, не виновата. А когда она его обвинила, что он за мной не прочь, наверное, прихлестнуть, он напугался и тоже требует — пусть я извинюсь.

Ну, что бы ты на моём месте сделал? Что? Я фартук скинула, хлопнула дверью и убежала домой. Через день пришла на работу как ни в чём не бывало. Посмотрим, думаю, что будет, Метр улыбается. Уладил. Сказал, что официанток на этот вечер пригласили со стороны, своих не хватило. На следующее утро, думаю, все проспались, всё забыли. Хоть обидели они меня, да ладно, могло хуже кончиться. Всё пошло по-старому. Я б тебе рассказала раньше, да, пока обидно было, не хотела. А потом, ты бы тоже огорчился за меня. Вот я и молчала, но потом я бы рассказала, Лори, поверь…

— Значит, теперь всё в порядке, — Лори вздохнул с облегчением, — так что ж ты теперь-то мучаешься?

— В том-то и дело — грустно сказала Кенни, — что всё опять началось.

— Как — началось?

— Ну так. Уж не знаю, откуда эта женщина, эта Кукки (вот уж имечко!), всё-таки узнала, что я там работаю. И привязалась к своему толстяку. Тот звонит нашему метру и говорит: «Слушайте, скажите этой девчонке, чтоб пошла и извинилась. Я ей двести, триста монет дам, пятьсот, если надо. Только чтоб всё это кончилось. Не пойдёт — пусть пеняет на себя. Да и вам не поздоровится!» Метр, ты его знаешь, он ко мне хорошо относится, Вообще хороший. Прибежал прямо зелёный от страха. «Кенни, говорит, я тебя очень прошу: ну извинись ты перед этой дурой. Ну её и чёрту) Зайдёшь к ней — он адрес дал, — скажешь «простите» и уйдёшь. Свидетелей — никого. Пятьсот монет получишь. Хочешь, я ещё тебе дам? Иначе ведь выгонят нас. Да ещё в «чёрный список» вставят. Тебе-то ладно. Замуж выскочишь, фамилию переменишь. А мне с моими детьми да с домом недоплаченным? Кенни, прошу тебя…»

А я — нет.

Так вчера секретарша соединила метра с самим господином Леви. С самим! И он сказал: «Знаю, девушка ваша неплохая, справлялся о ней, и шутку там какую-то над ней сыграли глупую, но ссориться с друзьями, да ещё с такими, из-за неё не намерен. Скажите — получит прибавку к жалованью, отпуск. Сами смотрите, но чтоб до понедельника пошла и извинилась. Ничего с ней не будет, не умрёт. Иначе оба ищите себе с понедельника другую работу». Метрдотель мне всё рассказал. Знаешь, Лори, если б он опять плакался или кричал, грозил, я бы его сразу к чёрту послала. А он рассказал, посмотрел на меня, будто собака с переломанной лапой, и ушёл. Ни слова от себя не прибавил.

— А дальше?..

— Всё. Теперь надо или извиняться, или катиться подальше. Уж здесь-то, в Сто первом, я наверняка работы не найду…

Кенни замолчала. Прямые светлые волосы печально повисли по сторонам головы, глаза смотрели куда-то вдаль, она шла медленно волоча ноги.

Лори тоже молчал, Ох уж эта Кенни! Будь он на её месте, он за пятьсот монет каждый день, да чего там — каждый час извинялся бы за чужие грехи. А она, видите ли, не может! Ещё бы!..