Александр Кулешов - Как же быть?

Когда фирма «Маккензи» предложила ему пятьдесят тысяч за участие в гонках на автомобиле, снабжённом её шинами, даже Лоутон заколебался. Но цифра 75 000 решила дело.

В тот же день Лоутон начал деятельно готовиться. Он с утра до вечера вместе с механиками возился возле гоночной «талбот». А вечером… вечером шёл куда-нибудь в тихий бар и в одиночку напивался. Именно там его застал, совершенно случайно, один из репортёров «Правдивых вестей».

Рассказ об этой встрече Лори услышал как-то в столовой радиостанции, обедая там с Марком и Робертом. Свободных мест было мало, и репортёр — его звали Шор — присел за их столик.

В «Правдивых вестях» царили иные нравы, нежели на «Западе-III», где начальство от рядовых сотрудников, а тех, в свою очередь, от рабочих, подсобников и т. п. отделяла пропасть. На радио все были равны в неслужебные часы, и случалось, что в столовую заходил пообедать даже сам главный редактор.

И разговаривать с мальчишками из экспедиции Шор, ведущий репортёр, не считал для себя зазорным.

Лори всегда очень любил автогонки и они с Кенни частенько ходили смотреть на них. Около Сто первого, по дну высохшего солёного озера, пролегала одна из лучших трасс в стране и автогонки устраивались здесь нередко.

Все эти закулисные истории с фирмами, финансировавшими ради рекламы различных гонщиков, были ему, как и огромному большинству зрителей, неведомы. А тем более совсем уж законспирированная афера с шинами «маккензи». Наоборот любителей автоспорта взволновало известие о том, что гордость Сто первого, прославленный Лоутон, вновь выходит на старт. Кстати, и фирма «Маккензи» не поскупилась на рекламу. В её интересах было привлечь как можно больше внимания к своей продукции. Поэтому молча с удивлением и недоверием, прислушивался к тому, что рассказывал Шор Роберту и Марку.

У репортёра была особая манера говорить — быстро, пропуская слова, а то и фразы, чем-то отвлекаясь, уснащая речь необычными сравнениями и эпитетами.

— Прихожу в «Глобус»… тоже мне бар, какая-то квадротура!.. Он сидит, старичок, пьёт… Бутылок — как дедов-морозов на рождество, только с пустыми мешками. Сажусь. А он отвечает: «Пожалуйста». Угощаю — пьёт. Ещё — пьёт. Ещё — пьёт… Не то что сорок шесть, ему все пятьдесят шесть дать! Морщины — что грядки на огороде. Из кожи сапоги делай. Волосы — трасса слаломная, только флажков нет. Птица. Сидим. Пьём.

Шор остановился, чтобы прожевать бифштекс.

Марк, Роберт и Лори терпеливо ждали продолжения этого странного рассказа.

— Шины-то «маккензи», — неожиданно начал объяснять репортёр, — барахло. На них только на тот свет въезжать или из воды вместо круга спасаться. А в гонках лучше босиком участвовать. Словом, как я ему бак горючим заправил, началась отдача… Слушаю, уши, что бельё на сушке, развесил. И надо же, в кармане у меня диктофончик! Включил микрофон он в галстучной заколке. Лоутон языком мелет, а машинка крутится. Потом думаю: свинство. Я свинья. Верно, ребята?

— Верно, изрёк Марк.

— Да, не очень-то благородно, — покачал головой Роберт.

Лори промолчал.

Свинья, — удовлетворённо констатировал Шор. — Так я машинку выключил. А потом что было, Шехеразада не придумает! Но это на десерт… Толкует мне… А я говорю: «Как же так?» Он — своё…

— Да что он толкует-то? — не выдержал Роберт.

— А? Ты что, сито на разговор? Ничего не слышишь? — рассердился Шор. — Я же объясняю, что он говорит. Что если б у него в банке хоть сто монет лежало, он бы в жизни не согласился. А ради семидесяти пяти тысяч можно и вообще без шин смотаться. Говорит, потом год на них играть будет. Шиш! На неделю ему хватит. «Зачем?» — спрашиваю.

— Что спрашиваете-то? — опять не выдержал Роберт.

Шор с недоумением уставился на него.

— Как что? Спрашиваю, зачем он рискует, глухая тетеря! Не умеешь слушать — иди купи очки! «А на что жрать? — говорит. — Пить-то, говорит, я всегда смогу — добрые люди не перевелись. Все подносят. А вот жрать на что?» Я говорю: «На том свете без еды можно обойтись. Там жратва не нужна». Он опять своё: «А вдруг, не дай бог, жить останусь. Что ж тогда, с голода подыхать?» Я своё: «Значит, помереть хочешь, чтоб жить было на что?» Смеёмся. Смеёмся. Смеёмся. Потом он смотрит на меня. Вижу плачет. Или спьяну, или с чего? Говорит: «Я — чёрт с ним, мне туда дорога. За людей боюсь. Как вылетит мой «талбот» на этих проклятых резинках за борт, да ещё, не дай бог, взорвётся, так считай, полсотни зрителей нету. Я такие вещи видел!» — «Почему так может быть?» — спрашиваю, а самого страх словно пена в ванне окатывает. Смеётся. «А вот застопорит машину передо мной. Что делать? Слева другие идут. Значит, одно из двух: или налетай на него — это каюк, или обходи справа. Между бортом и препятствием, Нормально, говорит, я б так и сделал. И уж будь покоен, Лоутон машину змеёй протянет. Только не на «маккензи». На «маккензи» не пройдёт. Это верный прыжочек за борт! А за бортом народ понатыкан, как волосы в сапожной щётке…» Поспорили. Я говорю: «Брось! Нет денег — иди к нам на станцию, механиком в гараж». А он смотрит, и, чудесное дело, глаза трезвые, как у крота. «Я Лоутон, у меня своя гордость есть, говорит, пусть я подонком подохну, но Лоутоном, а не шоферишкой или там механиком!» Посидели, я его домой на плече дотащил. Тяжёлый, чёрт, как мешок с грехами… Дома сбросил на кровать, даже раздевать не стал — думал, он совсем спит» А он вдруг как меня схватит за лацканы, как притянет к себе! Ручищи у него — что щупальца осьминожьи. Глаза открыл, ясные-ясные, и шепчет мне в самое ухо: «Ты честный парень, знаю, честный, не то что эти свиньи… Лоутон, думаешь совсем бутылка винная? Да? Я, брат, видел, видел микрофончик, и как выключил, тоже видел. Лоутон всё видит. А ты честный…» Потом глаза закрыл, как очки гоночные опустил, и захрапел. Он мне теми словами душу всю перевернул… Пошёл к главному, докладываю. Всё. И про диктофон сказал. Думал, врежет. Подумал. Махнул рукой: «Правильно, хоть и глупо. Но мы не «Запад-III», нам такие методы не годятся. А по поводу гонки без ссылки на этот разговор выступим». Сейчас побегу готовить речугу…