Валерий Гусев - Картина с кляксой

– А что? Зато знаешь каким умным в старости буду! Как дед Строганов.

Вот это уж совсем ни к чему.

Мы вышли на край рощи. Это место называлось Сторожкой. Никакой сторожки тут давным-давно уже не было. Просто когда-то на месте болота было озеро. А на берегу – лодочная станция. И была будочка, где лодочник держал весла и пробковые спасательные круги. Озеро постепенно заглохло, потому что за ним не ухаживали, заросло осокой и всякой трясиной, а сторожка развалилась – остались только некоторые бревна сруба. Местные ребятишки сделали на ними навес из веток и собирались здесь по вечерам. Вот и вся Сторожка.

Впереди зашуршали под ветром камыши. Они дружно клонились то в одну, то в другую сторону, кивали друг другу своими коричневыми гусарскими султанами.

Я давно здесь не бывал: не нравилось мне это место. Особенно та коварная изумрудная поляночка. Которая скрывала мрачное болото и манила побродить по свежей густой травке. Бархатистой такой.

Не знаю, утонул ли кто-нибудь из людей в этом болоте, но козу Пантюхиных пришлось спасать. Вообще-то она вредная коза. Драчливая, упрямая, с противным голосом – будто крышка кипящего чайника дребезжит. Но очень красивая – белоснежная. Соблазнилась веселой травкой и вбухалась по самую шейку. Хорошо, что дед Сороко из Пеньков, как бравый ковбой, сумел накинуть, как лассо, веревку ей на рога. Козу вытащили. Из белоснежной она стала черномазой. Попыталась отряхнуться, мекнула и поддала деду Сороко рогами в благодарность.

Пантюхины три раза мыли ее разными шампунями. Отмыть – отмыли, но от едкого болотного запаха так и не избавили. Была она Злючкой, а стала Вонючкой…

Мы подошли к самой стеночке камышей. Мне показалось, что к этой зловредной полянке проложилась среди зарослей довольно заметная тропочка.

– Тут кто-то ходил, что ли? – Мне стало неуютно. Туда дошел, а обратно не вернулся?

– Это я ходил, – безмятежно признался Алешка. – Тропку прокладывал.

– Тебе это надо? – Я так испугался за него, что даже разозлился.

– Еще как! – сказал Алешка с радостью. – Засада в западне. С приманкой.

Где тут засада, где западня, я не разглядел. Хорошо, что он в самом деле звероловную яму не выкопал у музейного порога.

– Тебе это надо? – снова и еще более строго спросил я.

– А то! – Алешка пожал плечами. – Люди приедут за картинами, Дим.

Очень внятно изложил.

– Ну и что?

– А где картины?

– А где картины? – тупо повторил я, совершенно забыв о содержании записки.

– Вон там, Дим, в зеленой травке. Лежат, дожидаются, когда их спасут.

– Откуда ты знаешь?

Алешка улыбнулся своей хитрой и снисходительной улыбкой.

– Догадался.

– Они же там погибнут!

– Ни за что! Их, наверное, кто-то в пленку замотал.

– Кто? Тетя Зина? Дед Строганов? Фуфырь?

– Не угадаешь, Дим.

– Пошли домой, – сказал я. – Скоро родители приедут.

– И собаки соскучились. Они нам будут рады, а от родителей попадет. Внятно изложил?

Тут до меня что-то начало доходить.

– Лех, но это же опасно.

– Ни капельки. Во-первых, мы пойдем с охраной. А потом я как заною, как во всем сознаюсь, как всего наобещаю. Первый раз, что ли?

Да, такой опыт у него есть. Школьный. Он сперва сделает большие удивленные глазки, потом их смущенно потупит, а потом закивает головой: правда-правда, я больше никогда так не буду. И меньше – тоже.

– Нет, Лех, так не годится. Надо папе сказать.

– У папы своих жуликов хватает.

– Тогда майору Злобину.

– Никогда! Он, Дим, ничего не умеет. Сколько времени прошло. А он только заметочки в газеточки пишет. О суровых и опасных буднях. Полиционер! – и столько в его интонации было возмущения с презрением, что я не нашелся возразить.

Мне стало неспокойно и захотелось домой. Тем более что солнце уже потухало за лесом, от болота тянуло сыростью и прелью, а за болотом зловеще каркала дурная ворона.

Я опять взглянул на изумрудную лужайку, в мрачной глубине которой скрывалась лакомая приманка для бессовестных жуликов, и плечи мои зябко передернулись. А над болотом начал скапливаться холодный туман. Колеблющийся такой. Будто в его зыбкой белизне бродили зловещие тени…

Когда мы добрались до своего фургончика, уже совсем стемнело. Грета укоризненно помахала нам хвостом: время ужинать, а вы где-то шляетесь, все родителям расскажу.

А где они, наши родители? Им Большой театр дороже родных детей. Я почему-то почувствовал, что с родителями мне было бы спокойнее. Что-то внутри меня тревожно трепыхалось, как-то не по себе было. Хотелось покрепче запереть дверь и спрятаться с головой под одеяло. И Гретка вела себя беспокойно. Все время прислушивалась, повизгивала и порыкивала. А потом вдруг грозно залаяла и бухнула передними лапами в дверь. За которой был какой-то неясный шум. Мы переглянулись и затаились.