Дей Кин - Моя плоть сладка

Завтрак оказался хорошим. Они уничтожили все и вполне насытились, после чего легли поспать, чтобы восполнить силы. Вечером, когда колокола снова зазвонили, Элеана проснулась и, прижавшись к Коннорсу, поцеловала его в кончик уха.

– Хочешь, чтобы я сказала тебе что-то?

– Что? – спросил Коннорс, еще крепче прижимая ее к себе.

– Ты мне очень нравишься.

Элеана перестала целовать Эда в ухо и начала его кусать. Потом их тела прижались друг к другу, и стало уже не до разговоров.

Когда совершенно стемнело, они встали, оделись и пошли обедать. Коннорс рассчитывал, что они не привлекут ничьего внимания до тех пор, пока будут находиться в малолюдных местах и пока Элеана не попытается заговорить по-испански. Он посоветовал ей заплести две косы и перекинуть их на грудь. Элеана стала выглядеть еще более молодой и похожей на мексиканку, но стоило только ей открыть рот, как легкий акцент выдавал в ней уроженку Миссури.

После обеда беглецы немного побродили мимо витрин магазинов. Потом, после девяти часов, они погуляли по маленькой улочке, попали на празднество, и Элеана захотела обязательно покататься на деревянной лошадке. Коннорс купил ей несколько билетов и остался стоять, опираясь на стенку. Из-под полей своей шляпы он видел, как она вертелась на карусели с округлившимися от удовольствия глазами. Элеана не прикидывалась, что забавляется, она действительно веселилась. Маленькая брюнетка не была аморальной или безнравственной, она просто не знала удержу. Она была "женщиной, обнаженной и чистосердечной, которая во все времена не стыдилась мужчины", с тех пор, как змея-искусительница пробудила в ней естественные потребности.

И невольно, как тогда в Урапане, Эда охватила грусть. Какого черта, кого следует жалеть? Его или Аллана Лаутенбаха?

В крохотной телефонной кабине можно было задохнуться. Связь работала отвратительно. Телефонистка со станции дальних переговоров отказалась принять предварительный заказ. Когда наконец Эд добился соединения с Шадом, тот решил, что Коннорс пьян, и Эду пришлось потратить еще пять песо, чтобы убедить своего литературного агента в своей трезвости. Но даже теперь Шад сомневался в возможности выполнить его просьбу. Он заметил, что Коннорс уже должен агентству четырнадцать сотен долларов и его коллеги начинают считать Коннорса плохим писателем. Эта тема была затронута в прошлую пятницу, когда Шад завтракал с Джеком Бледом и Максом Феллоу. Если Коннорс бросит свою новую манеру писать, Шад надеется быстро достать ему немного денег. И Джек, и Макс заявили, что они охотно издадут серию его историй, написанных в прежней манере.

– Сколько эти парни намереваются платить? – спросил Коннорс.

– Два с половиной цента за слово.

– Меня устраивает! – закричал Эд в трубку. – Пришлю рукопись по почте, как только смогу это сделать. Но сначала мне нужны деньги!

Шад немного поколебался, потом согласился выдать Коннорсу пятьдесят долларов сейчас, а полностью аванс, за вычетом его комиссионных, выплатить только при получении рукописи.

– Но только напиши хорошую вещь, Эд! Если эти парни от нее откажутся, я пропал.

– Сделаю все в лучшем виде, – заверил его Коннорс. – Теперь запиши мой адрес. Пришли деньги на имя сеньора Гомеса, комната двести шестнадцать, отель "Навидад", Гвадалахара. Записал?

– Да, но что ты делаешь в Гвадалахаре? – донесся слабый голос из Нью-Йорка.

– Слишком длинная история, чтобы рассказывать ее по телефону, – ответил Коннорс и положил трубку.

У Эда еще осталось достаточно денег, чтобы купить бутылку "текилы". Он в ней очень нуждался. Звонить пришлось из лучшего отеля города, полного туристов. Во время разговора Шад несколько раз называл его по имени, и Эд почти уверился, что увидит у телефонной кабины поджидавших его фликов. Его спина и шея были мокрыми от пота. Он заплатил за разговор и прошел через холл неверными шагами пьяного человека.

Выйдя на пышущую жаром улицу, Коннорс купил литр "текилы" и сделал добрый глоток. Спиртное заставило исчезнуть холодный комок в желудке, но хорошее настроение, вызванное алкоголем, быстро испарилось, когда Эд заглянул в первый же магазин в надежде взять там напрокат пишущую машинку. У них было три машинки с английским шрифтом – одна – "Руайль", одна – "Ундервуд" и одна – "Олимпия". Все в очень плохом состоянии. Но владелец потребовал солидного залога или поручительства трех коммерсантов города. В следующих трех лавчонках повторилось то же самое.