Пьер Буало - Неприкасаемые

Тут я прерываюсь, дорогой друг. На сегодня хватит. Я еще часто буду Вам рассказывать об Элен, так как Вы понимаете, что за год между нами произошло достаточно стычек. Я и не думал, что из-за религии может возникнуть столько проблем. Мне это представляется настолько устарелым! И вот, пожалуйте…

До свидания, дорогой мой друг. Пора идти заниматься стряпней. А до тех пор нужно еще купить хлеба, минеральной воды, кофе и т. д. Безработный быстро становится мальчиком на побегушках.

Ронан слушает, как мать внизу говорит по телефону.

— Алло!.. Это кабинет доктора Мемена?.. Говорит мадам де Гер… Вы не будете так любезны передать доктору, чтобы он зашел ко мне сегодня утром… Да, адрес наш у него есть… Мадам де Гер. Г… е… р… Да, именно утром. Хорошо. Спасибо.

Теперь он припоминает, что по телефону она всегда говорит этаким пронзительным голосом капризной хозяйки дома. Взбеситься можно. Сейчас она поднимется наверх, чтобы отворить ставни. Пощупает ему лоб, посчитает пульс.

«Как ты себя чувствуешь?»

Хочется крикнуть ей: «Оставь меня в покое!» Хочется крикнуть всем им — служанке, сиделке, врачу: «Оставьте меня в покое!» Ну, точно. Ступени лестницы уже скрипят. Начинается — поцелуи, нюни, слюни. Можно подумать, что он ее любимый сеттер, она только что его не облизывает!..

Она входит, раздвигает занавески, распахивает ставни. На улице мрак. Зима не сдается. Мамаша шлепает к кровати.

— Мой маленький хорошо спал? Температурки нет? Тогда, может быть, и обойдется… — Она нагибается к больному. — А то ты так меня напугал! — Гладит его по виску и вдруг подскакивает: — У тебя седые волосы! А я и не заметила.

— Ты же понимаешь, мамочка, с радостями у меня было туговато…

— Впрочем, всего два или три, — пытается она себя успокоить. — Хочешь, я их вырву?

— Ну уж нет! Я попросил бы. Хоть волосы мои оставь в покое.

Она выпрямляется и вытирает глаза. Слезы сочатся из ее глаз, точно вода из отсыревшей земли. Внезапно ему становится жаль ее.

— Брось, мам… Я же вернулся.

— Да, но в каком состоянии!

— Скоро поправлюсь. Не волнуйся! И для начала выпью капли. Видишь, какой я умница!

Она отсчитывает капли, добавляет кусочек сахара, смотрит, как он пьет, и мускулы на шее у нее сокращаются, будто она сама глотает лекарство.

— Сейчас доктор придет, — говорит она. — Постарайся быть хоть чуточку вежливее… Он всегда был так ко мне внимателен. Когда твой отец умер, просто не знаю, что бы я делала, если бы не он. Он взял на себя все формальности, всё. Уж кто-кто, а он от нас не отвернулся.

Всхлипывает.

— Ты никак не можешь понять, — говорит Ронан, — что он от тебя уже на стенку лезет. Он же смотрел меня вчера. Смотрел позавчера. Ну не каждый же день ему приходить! Кроме шуток!

— Как ты со мной разговариваешь? — шепчет она. — Ты стал совсем другим.

— Давай. Давай. Да, я стал другим.

Они внимательно смотрят друг на друга. Ронан вздыхает. Ему нечего ей сказать… Ему вообще нечего сказать. Сейчас, через десять долгих лет, он смотрит на знакомый с детства мир как бы сквозь дымку тумана. И ничего уже не узнает. Прохожие одеты совсем иначе. Форма машин изменилась. Ронану нисколько не хочется выходить. Да и сил нет. Только дом остался прежним. Он в точности соответствует воспоминаниям Ронана, в нем, как и когда-то, пахнет мастикой. До чего же далеко это «когда-то»! И отец был тогда жив, да-а, старый хрыч! Он тут царил. К нему обращались на «вы». Гостиная набита разными сувенирами, которые он привозил из своих странствий, и всюду висят его фотографии — в повседневной форме, в парадной форме — капитан корабля Фернан де Гер. Отставка доконала его. Когда он входил в столовую, никто не отдавал ему честь. И никого кругом, кроме жены, от преклонения перед ним совсем потерявшей голову, да насмешника сына.

— Сядь, мам. Знаешь, я иногда вспоминаю своих ребят. Кем, например, стал Ле-Моаль?

Она придвигает кресло. И тотчас пытается влезть к нему в душу. Молчание, точно занавес, висевшее между ними, начинает рваться. Она надеется, что Ронан наконец установит с ней мир. А он вспоминает времена, когда все средства казались ему хороши, лишь бы досадить отцу-тирану — Адмиралу, как прозвали его друзья Ронана. Их было совсем немного — четверо или пятеро; они бегали ночами по городу, царапали углем на стенах призывы, требуя независимости для Бретани. Полиция осторожно предупредила старого моряка. И начались страшные, смехотворные скандалы. Теперь Ронан чувствует себя вконец опустошенным. Слишком дорого он заплатил.