Пьер Буало: Остров

Укрывшись в рубке, две дамы разговаривали вполголоса, стоявший у лебедки таможенник вертел сигарету. Менги поглядывал на свой обшарпанный, помятый чемодан, на кажущийся нелепым саксофон в чехле. Его мучил стыд. Это чувство пришло не сразу и как-то безотчетно. Сначала испарилась огромная радость, по мере того как он проезжал через Францию, затем пришла усталость. Не только дорожная. Усталость была такой давней, что от нее ссутулилась спина, осунулось лицо; его часто спрашивали, особенно Хильда: «Что с тобой, в конце концов?» Ничего! В самом деле, ничего. Он был последним отпрыском рода Менги, вот и все. Их-то кровь и томила его. А теперь вот еще стыд. Он чувствовал себя не на своем месте на палубе этого парохода, может, из-за килевой качки, которая как бы приближала двух дам, раскачивала таможенника, а сам он при каждом колебании искал опору. Он уже забыл, что такое море. Привык жить на суше. И даже, может быть, меньше, чем на суше. Ведь он был чем-то вроде бродячего акробата. И, однако, он был выходцем из этих краев, с этого крохотного острова, который все еще скрывался за горизонтом. Лучше, видно, было остаться в Гамбурге. Что, собственно, даст ему это бегство? Ну вот он высадится. Ладно! Устроится на пансион у Миньо, если, конечно, гостиница до сих пор существует. Что дальше? Будет прогуливаться?.. Можно ли вообще гулять по островку, который и весь-то как на ладони, со всех сторон окружен морем, ну?.. Посетит как паломник собственный дом, родные могилы? Может, живы еще его дядьки? Сколько же им лет? Он попытался вспомнить. Так… отец родился в 1912-м. Он был младшим в семье, но ненамного. Старшему, Фердинанду, наверное, около шестидесяти, Гийому — около пятидесяти восьми. В сущности, еще не такие уж старые. Война, оккупация… Отец с Фердинандом бежали в Англию, вдвоем, на лодке. Уже тогда они походили на потерпевших кораблекрушение. Менги плохо помнил дядю Фердинанда, да и отца тоже. Ведь тогда он был совсем маленьким! Но их отъезд он не забыл. В голове наплывами оживали отдельные необычайно яркие картины. Почему, например, ему опять виделся мокрый швартов в ту минуту, когда судно отчалило от мола? Мать плакала… Менги погрузился в воспоминания. Может быть, как раз из-за них-то он и бросил все в Гамбурге… Ведь дядьки, живые или мертвые, его абсолютно не интересовали. Но он отдал бы все на свете, чтобы найти, обрести того самого маленького Менги, потому что это был серьезный, чистый, одаренный человечек, о котором монахиня-учительница не раз говорила: «Думаю, мадам Менги, ваш сынок далеко пойдет!..» Вернуться бы назад, забыть все эти годы мрачной богемы, начать все сначала на острове, не на таком, что привлекал любителей парусного спорта, а на его родном острове, где уже только ветер, волны да одиночество творили чудо. Иногда Хильда насмехалась: «Эй, шуан [1] Шуаны — контрреволюционные мятежники на северо-западе Франции во времена Великой французской революции (XVIII в.). Здесь и далее прим. переводчика. , ты что, замечтался?..» Или же говорила по-немецки клиентам: «Ох уж мне эти бретонцы — можно подумать, что их только что изгнали из рая!» Тогда он словно просыпался, оглядывался по сторонам. Ведь из-за своей профессии он жил только по ночам, видел лица, странным образом выхваченные лучом светильников, в чудовищных бумажных колпаках. Да и сам-то он был одет в узкие черные брюки и зеленую блузу с пышными рукавами. И играл часами, сидя между неистовым трубачом и небрежным контрабасистом, а за спиной ударник отбивал свой там-там. Саксофон был его сокровищем: благодаря своему сипловатому, словно близкому к слезам голосу он дарил ему удивительную возможность выразить себя. Он взял его с собой, чтобы не оставлять в недостойных руках. Но в лучах заходящего солнца, на палубе этого похожего на буксир кораблика инструмент вдруг показался ему нелепым. Если бы Менги вдруг спросили: «Это ваша штука?», — он бы, наверное, ответил: «нет». Так на чем он остановился?.. Миньо… гостиница…Какое-то время можно продержаться. Приняли бы его неплохо. Один из рода Менги, вернувшийся на родину после стольких лет разлуки, скорее всего вызывал бы симпатию. И потом, дом-то у него есть. Должно быть, обветшал… Он плохо себе представлял его местонахождение. Где-то в конце главной улицы поселка. Стоит ли говорить так: поселок, главная улица?.. Ведь оставалась какая-то горсточка людей, уцепившихся за берег острова, как моллюски за обломок судна.