Пьер Буало: Остров

Первые капли долетели до него как-то наискось. Море стало черным. Он наскоро накинул плащ и побежал под проливным дождем. Бежал до самого поселка и остановился только у гостиницы. Хромой читал газету.

— Погодка-то испортилась, а? Стаканчик сидра? — предложил он.

Он не упускал ни одного случая, чтобы выпить.

— Не сейчас, — бросил Менги.

Он поднялся в свою комнату, сел на колченогое кресло. Вся мебель была колченогая, как и сам хозяин. Наверное, Хильда ищет его повсюду. Поняла уже, конечно, что он не вернется. В гневе она становилась мегерой. Возможно, думала, что он сбежал с любовницей… Бедная Хильда! Она сочла бы его сумасшедшим, если б знала. Он протянул руку, так как слишком устал, чтобы вставать, и схватил саксофон. Снял чехол, поднес инструмент ко рту, быстро сыграл гамму и задержал последнюю ноту с нежным тремоло. Он любил этот печальный голос, который так точно выражал то, что Хильда называла его безумием. А так как он любил импровизировать, то придумал монотонную тему в миноре, желая изобразить потерянный остров, быть может, чтобы приручить, приворожить его. Дождь струился по оконным стеклам. Его охватила тоска. Может, он ошибся и приехал на другой остров? Его собственный остров давно поглотило море, как некогда город Ис [4] Ис — город на полуострове Бретань, согласно легенде, поглощенный морской пучиной в IV или V веке. . Только страстное заклинание могло его воскресить. Надо набраться терпения и играть — дать знать, что малыш Жоэль вернулся и назначал ему свидание. Он бросил саксофон на кровать. Бред! Он становился идиотом. Впадал в детство. Он схватил плащ и спустился вниз.

— А ведь красиво то, что вы играли! Что это такое? — спросил трактирщик.

— Моцарт! — в ярости бросил Менги и выскочил на дождь.

Его дом стоял в самом конце улицы. Позади раскинулся сад, огороженный каменным забором. Не ошибешься. А раз у него есть дом, имеет смысл там поселиться. Он нашел его без труда. Выглядел он еще вполне прилично. Дверь была заперта, но ключ, конечно, у дяди. Он обошел все вокруг и убедился, что сад был возделан, можно сказать, ухожен, как в былые времена, когда жива была мать. И это было так удивительно, этот сад, словно бросивший вызов времени, что Менги, стоя под дождем, буквально застыл от изумления. Грядки аккуратно разбиты. Свежевыкрашенная кладовая сверкала веселой зеленой краской. Он потрогал стену. Местами, как драгоценные камни, поблескивали искры кремния. Все прочно, реально. Первая улыбка острова. «Вот моя музыка!» — подумал Менги. На этот раз он рад был притвориться волшебником. А коль скоро сад остался таким, как прежде, внутри дома тем более все должно сохраниться. Ему вдруг захотелось поскорее войти в свой собственный дом, обосноваться там. Срочно требовался ключ. Но, несмотря на пояснения священника, он колебался, так как дома вокруг были похожи друг на друга: все выбелены штукатуркой, все с узкими оконцами и с округлой дверной перемычкой. Он вспомнил, что в детстве переходил через улицу, чтобы навестить одного из своих дядюшек. Только кого именно? Фердинанда или Гийома? Как переходить улицу — под прямым углом или наискосок? Конечно, можно спросить у кого-нибудь, да как-то неудобно. Он пока что чужой. К тому же глупо спрашивать, ведь ответ заведомо известен, только таился в уголке оцепеневшей памяти.

Дождь перестал, и от внезапно выглянувшего солнца на каменистую дорогу легла тень. Один из дядюшек жил как раз напротив или почти что, другой — чуть дальше. Открылась дверь, и голос крикнул: «Иди поиграй и постарайся не пачкаться!» На пороге дома, как раз напротив него, появилась девчушка. Менги не смел шелохнуться. Боже мой! Эта девочка!.. Чудесно живая, она вернулась из прошлого. Ей пять или шесть лет. Блондинка. Светлые кудри вились вокруг лба… Черные шерстяные чулки… крохотные сабо… Мария! Как и прежде, Жоэль был ослеплен. Он любил эту маленькую девочку, как только можно любить в этом возрасте, — от чистого сердца. Уж как он был жаден до игрушек, а ей он все отдавал. Когда отец увез его, он плакал навзрыд, и всё из-за нее.

Как же он мог забыть ее? Значит, он очень испорчен! Девочка напевала. Он узнал песенку: «Жаворонок…» И все же, все же… Это не могла быть та же самая девочка… Той, прежней Марии, должно быть сегодня не менее тридцати. Священник ведь сказал: «За ним Мария ухаживает». Значит, это был дом дяди. И та самая, настоящая Мария служила в нем домработницей. Он был страшно разочарован. Ему казалось, что его обманули, одурачили. Дед был бронзовый, девочка, стоявшая перед ним как видение, — другой. Только небо и океан не лгали.