Дик Френсис - Расследование

Это успокоило нас обоих. Мы не насторожились и тогда, когда три-четыре дня спустя полковник сэр Монтегю Миджли свалился с желтухой и было объявлено, что расследования в ближайшие недели станут проводиться под председательством одного из членов Дисциплинарного комитета – лорда Гоуэри.

Желтуха Монти Миджли оказалась коварным врагом. Какие бы намерения ни вынашивал относительно нашего дела Миджли, стало ясно, что лорд Гоуэри имел совершенно иное мнение на этот счет.

Расследование происходило в большом, обставленном роскошной мебелью зале штаб-квартиры жокей-клуба на Портман-сквер. По одну сторону длинного полированного стола расположились в креслах четыре стюарда. Перед каждым из них высилась кипа бумаг, а за маленьким столиком чуть поодаль и справа от них помещался стенографист. Когда мы с Крэнфилдом вошли, он как раз разматывал шнур от магнитофона, стоявшего на его столике, чтобы установить микрофон на столе, за которым сидели стюарды.

Он поставил микрофон перед лордом Гоуэри, включил его, подул в него пару раз, вернулся к магнитофону, пощелкал клавишами и объявил, что у него все готово.

За спинами стюардов, чуть поодаль, располагались еще кресла. На них размещались распорядители скачек в Оксфорде и другие чиновники, без которых не обходится ни одно такое разбирательство.

Мы с Крэнфилдом должны были сидеть напротив стюардов, но в нескольких футах от стола. Нам тоже отвели кресла, причем очень роскошные. Все вполне культурно. Никаких орудий пытки. Мы уселись. Крэнфилд закинул ногу на ногу – уверенный в себе, спокойный человек.

Мы с Крэнфилдом были отнюдь не родственные души. Он унаследовал большое состояние от отца, фабриканта мыла, который, несмотря на щедрые пожертвования самым разным нужным организациям, так и не добился желанного титула пэра. Сочетание денег и неосуществленных социальных амбиций превратило Крэнфилда-сына в невероятного сноба. Он был убежден, что коль скоро я на него работаю, то со мной можно обращаться как с прислугой. Крэнфилд не умел обращаться с прислугой.

Однако тренером он был неплохим. Кроме того, у него были богатые друзья, которые могли позволить себе держать дорогих лошадей. Я выступал у него с небольшими перерывами уже восемь лет, и, хотя поначалу его снобизм выводил меня из себя, со временем я стал находить его манеры забавными. Но и теперь нас связывали исключительно деловые отношения. Ни намека на приятельство. Он возмутился бы при мысли, что между нами может быть что-то, кроме профессиональных контактов, да и я не настолько хорошо к нему относился, чтобы мечтать о дружбе с ним.

Крэнфилд был старше меня лет на двадцать – высокий, худой, типичный англосакс, с редеющими волосами мышиного цвета, серо-голубыми глазами с короткими светлыми ресницами, красивым прямым носом и прекрасными, агрессивно поблескивающими зубами.

Крэнфилд привык соблюдать дистанцию и любезничал лишь с теми, кто мог помочь ему подняться выше по социальной лестнице. С теми, кого он считал ниже себя, он держался надменно, и они платили ему плохо скрытой неприязнью. Он был мил с друзьями и подчеркнуто вежлив с женой на людях. Его трое детей от одиннадцати до девятнадцати лет подражали заносчиво-надменной манере отца с таким усердием, что хотелось их пожалеть.

Незадолго до расследования Крэнфилд сказал мне, что оксфордские стюарды в общем-то приличные ребята и что двое из них лично извинились перед ним за то, что дело было передано в Дисциплинарный комитет. Я молча кивнул. Крэнфилд не хуже меня знал, что всех трех его членов избрали на этот пост исключительно благодаря их положению в обществе. Один из них не видел ничего дальше пяти шагов, второй, унаследовав чистокровных верховых лошадей своего дядюшки, не унаследовал его знаний и опыта. Что же касается третьего, то кто-то слышал, как во время скачки он спрашивал своего тренера, которая из лошадей принадлежит ему. Ни один из них не разбирался в скачках даже на уровне спортивного комментатора. Они могли быть вполне приличными людьми, но в роли судей и знатоков выглядели ужасно.

– Сейчас мы посмотрим заснятую на пленку скачку, – возвестил лорд Гоуэри.

Проектор находился в конце зала, а экран – на противоположной стене, за нашими с Крэнфилдом спинами. Мы повернули свои кресла, чтобы быть лицом к экрану. Представитель ипподрома Оксфорда, надутый толстяк, встал у экрана и остановил на Уроне длинную указку.

– Вот лошадь, о которой идет речь, – сказал он.