Дик Фрэнсис - Игра без козырей

— Дорогая Виола, не беспокойтесь. Это всего лишь игра, которую придумал Чарлз, а я помогаю ему.

— Да, — кивнула она. — Чарлз предупреждал меня, что вы собираетесь создать дымовую завесу и что он рассчитывает на меня: за весь уик-энд я не должна сказать ни единого слова в твою защиту. Это правда? Когда Чарлз говорил о твоей бедной матери и я увидела твое лицо, то сразу поняла: ты не знал, что он намерен делать.

— Это было так заметно? — огорченно воскликнул я. — Мы не ссорились, даю вам слово. Но вы выполнили все, о чем он просил? Пожалуйста, не упоминайте при них о... более успешном периоде моей жизни или о том, что я работаю в агентстве и получил пулю в живот. Сегодня, во время поездки в Оксфорд, вы ничего им не сказали? — обеспокоенно спросил я.

Она покачала головой.

— Я решила, что сначала поговорю с тобой.

— Правильно, — улыбнулся я.

— Ну и ну, — с облегчением, но озадаченно вздохнула Виола. — Чарлз просил разбудить тебя и уговорить спуститься к обеду.

«Ах, он просил, — иронически подумал я. — Просил? После того как бесцеремонно выпроводил меня из гостиной? Он дождется, что я пошлю его к черту».

— Хорошо, передайте Чарлзу, что я спущусь к обеду при условии, что потом он устроит общую игру, но исключит меня.

Обед походил на испытательный полигон: копченый лосось, фазаны и травля Сида, которой гости наслаждались больше всего. Чета Крей по одну сторону от Чарлза и пухленькая гарпия — по другую достигли невиданных высот в скромном воскресном развлечении: мучить выбранную жертву. Я искренне надеялся, что Чарлз такого не предполагал. Но он выполнил свою часть условия и после кофе, бренди и очередного осмотра кварцев в столовой повел гостей в маленькую гостиную и усадил за стол для игры в бридж. Гости увлеклись игрой, а я поднялся наверх, взял кейс Крея и принес в свою комнату.

Пришлось сфотографировать каждую бумагу из кейса, потому что вряд ли еще раз появится такая возможность, а мне не хотелось потом жалеть об упущенном шансе. Все письма биржевого маклера, все отчеты о вложении капитала и о движении акций и два отдельных листа с датами, инициалами и суммами.

Хотя горела очень яркая лампа и я пользовался экспонометром, подбирая выдержку, каждую бумагу пришлось снимать несколько раз для того, чтобы быть уверенным в результате. Маленький аппарат работал безупречно, и оказалось, что я сам без особого труда могу перезаряжать пленку. Я отснял три пленки по двадцать кадров в каждой. На это ушло много времени.

С безумной надеждой, что Говард Крей не проиграется до пенни и не поднимется наверх за деньгами, я взялся за конверт с десятифунтовыми купюрами. У меня мелькнула мысль, что смешно фотографировать деньги, но все же я их снял. Новые банкноты, по пятьдесят в каждой пачке. Тысяча фунтов стерлингов.

Положив бумаги на место, я сел и с минуту смотрел на них, проверяя, так ли все выглядело, когда я увидел кейс в первый раз. Проверка удовлетворила меня. Я закрыл кейс, запер, стер отпечатки моих пальцев, отнес его назад и положил на место.

После этого я спустился в столовую, чтобы выпить бренди, от которого отказался за обедом. Теперь мне надо было выпить. Проходя мимо маленькой гостиной, я слышал бормотание голосов и шлепанье карт об стол. Поднявшись к себе, я тотчас отправился в постель.

Лежа в темноте, я обдумывал ситуацию. Говард Крей клюнул на приманку — коллекцию кварцев — и принял приглашение отставного адмирала провести спокойный уик-энд в деревне. Он привез с собой некоторые личные бумаги. Поскольку у него не было причины подозревать, что в таком невинном окружении кто-то будет следить за ним, бумаги должны быть действительно очень личными. Такими личными, что он чувствует себя безопаснее, когда они при нем? Чересчур личными, чтобы оставить дома? Приятно было бы думать, что так оно и есть.

На этой мысли я незаметно уснул.

Боль в животе разбудила меня. Часов пять я безуспешно пытался забыть о ней и снова заснуть, но потом, решив, что все утро валяться в постели нехорошо, встал и оделся. Почти против собственной воли я потащился по коридору к комнате Дженни и вошел в нее. Маленькая солнечная детская, где она выросла. Когда Дженни оставила меня, она вернулась сюда и жила здесь одна. Я никогда не спал в этой комнате. Узкая постель, реликвии детства. Девичьи оборки на муслиновых занавесках, туалетный стол — мне здесь места не было. На всех стенах фотографии — отца, покойной матери, сестры, зятя, собак и лошадей, кого угодно, кроме меня. Насколько смогла, она вычеркнула из памяти наш брак.