Джеймс Чейз - Том 19. Посмертные претензии. Хитрый как лиса. Плохие вести от куклы

Кэмпос не без удовольствия посмотрел на содержимое подноса Дэйва.

— Спасибо.

Дэйв кивнул и откусил сразу половину пирожного.

— Для чего ему потребовались деньги?

Кэмпос пожал плечами.

— Не знаю.

— Просто, чтобы они остались в семье?

— Сегодня Питера допрашивают в прокуратуре. Возможно, он все объяснит окружному прокурору. Я от него услышал не более двух десятков слов.

Он подул на кофе.

— Его отец сказал, что он перепишет завещание в пользу мисс Стэннард. Парень стукнул папашу по голове, раздел до плавок, отнес на берег, отбуксировал за скалы и там оставил.

— Трогательно, — покачал головой Дэйв. — Могу ли я с ним поговорить?

Кэмпос помешал ложечкой свой кофе.

— Так не положено, но… — Он пожал плечами. — Учитывая, что ты помог нам выяснить обстановку в больнице, приходится вспомнить, что долг платежом красен, как говорится в пословице. Конечно, его адвокат может придерживаться иного мнения…

— Назначен судом?

— Нет.

Кэмпос выудил из кармана пластмассовый цилиндрик, отвинтил крышку, вытряхнул на ладонь зеленую пилюлю, бросил ее в рот и запил кофе.

— Не могу себе представить, как работали в полиции до того, как были изобретены эти химические заменители сна.

Он убрал таблетки и хмуро добавил:

— Моя жена спрашивает, когда же наконец придумают химические заменители секса…

На свет появилась пачка сигарет. Он протянул ее сначала Дэйву.

— Закуривай. Адвоката ему наняла мать. Кто бы еще это сделал?

— Мне показалось, что ее совершенно не волнует его судьба.

Кэмпос щелкнул зажигалкой. Пламя почти не было заметно при солнечном свете. Дэйв наклонился, приблизив сигарету. Вкус сигареты был какой-то незнакомый.

— Новый сорт?

— Собственного изготовления. Все очень просто, — объяснил Кэмпос. — Машинка для набивки стоит доллар, еще один доллар уходит на бумагу, фильтры и табак. Этим делом занялся мой старший сын, я попробовал его продукцию, и мне понравилось.

— Но на это требуется время. Разве оно у тебя есть?

Кэмпос покачал головой.

— Он делает их для меня. Я плачу ему сорок центов за пачку, это сто процентов прибыли. Сын ничего не делает, валяется целыми днями на диване. Слишком умен, чтобы стать полицейским, слишком глуп, чтобы стать кем-то другим.

Он обтер усы бумажной салфеткой, собрал свою грязную посуду и отнес ее на специальный стол возле стены.

Повернувшись, замер, глядя куда-то мимо Дэйва.

Дэйв тоже оглянулся и взглянул на старое здание, окруженное толстенными эвкалиптами. В нем размещался полицейский департамент Эль Молино и городская тюрьма.

Вверх по ступенькам поднимался маленький черноволосый юноша, рядом тяжело шагали два полисмена с револьверами сорок пятого калибра. Наручники, надетые на руки парня, блестели на солнце.

— Это Оутс, — сказал Кэмпос. — А адвоката я что-то не вижу. Похоже, что тебе нужно ловить момент, если с парнем все в порядке.

Он двинулся к выходу Дэйв собрал со стола остатки еды и пошел за ним следом.

Кэмпос присоединился к офицерам и Оутсу-младшему уже возле двери в конце обширного холла. Дверь была обита листовым железом со множеством заклепок и болтов. На уровне человеческих глаз имелось маленькое окошечко, забранное решеткой. Надпись над ним предупреждала, что ношение огнестрельного оружия далее этой границы запрещено.

Один из офицеров постучал в окошко. Второй снял наручники с Питера Оутса. Пиджак парня был таким же, как тот, который был надет на Эйприл в тот вечер на берегу. Под пиджаком виднелся коричневый свитер, какие носят матросы, мешковатые брюки и простые ботинки.

Когда Кэмпос заговорил с ним, он обернулся и взглянул на Дэйва, который остановился в паре метров от него. Он был гораздо красивее, чем на фотографиях в холле любительского театра в здании бывшей мельницы. Даже слайды в мусорной корзине Виттингтона не передавали богатства его красок. Но все снимки запечатлели его бросающуюся в глаза мягкость и доброту.

Кэмпосу он кивнул, на Дэйва посмотрел таким взглядом, как, видимо, глядел Христос на Иуду после того, как тот его поцеловал.

В комнате со стенами, украшенными скучной рыжеватой краской, где они допрашивали санитара из больницы, он сел на один из металлических стульев, закурил предложенную Кэмпосом сигарету и настороженно уставился на Дэйва, занявшего место напротив него за столом. Взгляд у него был какой-то по-детски обиженный и суровый. Текст его признания лежал перед Дэйвом. Это была копия, отпечатанная на машинке, три толстых лаконичных пункта. Подписано шариковой ручкой, рука при этом не дрожала: Питер Чарлз Оутс.