Дональд Уэстлейк - Мокрушники на довольствии

Я решил начать с Джонни Рикардо, не потому что он был главным подозреваемым, а потому что находился ближе других. Он владел клубом любителей вечерних трапез на Восточной пятьдесят девятой улице, который почему-то назывался «Пивнушка Джонни». Я взял такси, а «мерседес» оставил в гараже, ибо только приезжему придет в голову искать место для стоянки в радиусе десяти кварталов от «Пивнушки Джо» в девять часов вечера.

Зал в «Пивнушке Джо» был перегорожен надвое. В передней половине размещался бар, а в задней – ресторан, где дважды за вечер выступали исполнители народных песен и комики, косящие под слабоумных или под Морта Сала и Орсона Бина.

Я миновал бар и вошел в ресторан. Минутку постоял в дверях, разглядывая людей, сгрудившихся в полумраке маленьких столиков, коричневые занавески и сцену размером с письменный стол, которая сейчас была пуста. Тут возле меня вырос официант в черно-белом одеянии, как на похоронах, и предложил показать мне столик.

– Я не хочу есть, – ответил я. – Мне надо поговорить с Джонни Рикардо.

Выражение его лица неуловимо изменилось, и он сказал.

– Не уверен, что он у себя. Кто хочет его видеть?

– Передайте, что я от Эда Ганолезе, – ответил я, считая, что это имя скажет ему больше, чем мое собственное. У нас с Джонни Рикардо по какой-то непонятной причине никогда не было общих дел, хотя Джонни почти наверняка был так или иначе связан с Эдом Ганолезе.

– Я посмотрю, в кабинете ли он, – сказал мой приятель. – Если угодно подождать в баре...

– Ничего, я подожду здесь, чтобы вам не так далеко ходить.

Он незаметно пожал плечами и бесшумно удалился. Я потоптался на месте, оглядываясь по сторонам, вскоре официант вернулся и сказал:

– Он у себя. Вон за ту занавеску и вверх по лестнице. Первая дверь направо.

– Благодарю.

Во исполнение указаний я миновал коричневую портьеру, поднялся по лестнице, покрытой коричневой дорожкой, открыл коричневую дверь, первую справа, и прибыл в кабинет Джонни Рикардо. После коричневого изобилия снаружи комната была почти невидима. Сплошная серость: серые стены, серый письменный стол, серый ковер, серый конторский шкаф, серые шторы на двух окнах и серая корзина для бумаг возле серого стула. Даже картина на стене была выполнена в разных оттенках серого.

Серой была и личность, восседавшая за письменным столом. Вполне под стать своему кабинету и костюму. У парня была бледная бескровная физиономия, испещренная глубокими морщинами, вылинявшая шевелюра, бесцветные глаза и серые костлявые руки, торчавшие из серых рукавов пиджака.

Он поднялся, и его тонкие губы сложились в улыбочку.

– Я Джонни Рикардо, – представился серый человек высоким и надтреснутым серым голосом, протягивая свою костлявую руку, которую я принял с осторожностью, стараясь не сломать в ней что-нибудь. Я тоже назвался.

Джонни продолжал улыбаться.

– Так вы, говорите, от Эда Ганолезе?

– Совершенно верно.

– Что ж, надеюсь, вам от меня ничего не нужно. Знаете ведь, как оно бывает, – он улыбался, но глаза смотрели настороженно. Жестом указав на серый стул у стола, Джонни пригласил:

– Усаживайтесь.

– Благодарю.

Когда мы оба уселись, он спросил:

– Что привело вас сюда? Надеюсь, ваш приход не влетит мне в копеечку?

Я покачал головой.

– Нет, я пришел не за этим. Насколько мне известно, на вас никто не жалуется.

– Рад слышать, – ответил Джонни, глядя все так же настороженно и ежесекундно стискивая костлявыми пальцами подлокотники стула.

– Я пришел из-за девушки, которую вы когда-то знавали. Мэвис Сент-Пол.

Возможно, вы ее помните?

– Мэвис? – он растерялся, но ухитрился остаться все таким же улыбчивым.

– В нашем деле приходится встречаться со столькими девушками. – Джонни отвел от меня глаза и принялся изучать картину на стене. – Мэвис, – повторил он. Мэвис Сент-Пол. Весьма необычное имя.

– Это сценический псевдоним, – пояснил я.

– Певичка?

– Нет, актриса. Насколько я слышал, певицей она была неважной.

– Мэвис... Мэвис... О, бог мой, ну да! Конечно, конечно. Мэвис! Черт, три года прошло, а кажется, что только вчера! – Он опять смотрел на меня, удивленный и обрадованный этим напоминанием о старой доброй Мэвис. – Что вы хотите знать про Мэвис?

– Разве вы не читаете газет?

– При моей-то работе? – Он широко развел руками и криво улыбнулся мне.

– Только не при этой работе, дружище. У меня строго ненормированный день, и я почти безвылазно сижу вот за этим столом, когда не сплю, или проверяю актеров, или смотрю, чтобы бармены не запускали руку в кассу. У меня нет времени на газеты, телевизор и тому подобную чепуху.