Анна и Сергей Литвиновы - Бойтесь данайцев, дары приносящих

– Спрошу, конечно. А ну, как это не он?

– А кому еще быть? Он, конечно! Кому еще это выгодно!? Ему! Чтоб ты в космос не летела, чтоб больше со своим сыночком несовершеннолетним сидела, чтоб я пострадал, а еще лучше – меня в отставку отправили! Ладно, иди, Иноземцева, очень ты разочаровала меня.

После такой беседы Галя не могла не спросить о происшедшем у Владика. Случилось это вечером в ближайшую субботу, когда она в профилактории и отревелась в подушку, и пару граненых стаканов в столовой расколотила – девушки с кухни давали ей бить те, что со щербинкой, была у нее такая привилегия.

Из квартиры в Лосинке свекровь с бабкой уже съехали, вернулись в свой Энск. Разговор у Гали с мужем состоялся, когда она уложила Юрочку – малыш долго не хотел засыпать, возбужденный приездом мамы и предстоящим выходным днем.

Когда Галя высказала супругу все, чем накрутил ее генерал, тот спокойно переспросил:

– И как ты себе все это представляешь? Я пошел на прием к ЭсПэ и вывалил ему про тебя с Провотворовым? Или в коридоре его встретил и ка-ак начал сплетничать? Ох, боюсь я, совсем не в таких мы с главным конструктором отношениях.

– А мамочка твоя?

– Да, она в этот раз, как в январе приезжала, с Королевым встречалась, даже коньячка с ним в его кабинете выпила. И про вас с Провотворовым она в курсе, и не одобряет, конечно, вашей связи. Однако мама совсем не из болтливых, и я не могу представить, с чего ей так перед Сергеем Павловичем откровенничать.

– А кто еще мог ему про нас с Иваном рассказать? Да в подробностях?

– Мало ли у вас там глаз, в вашем полку космической подготовки? Мало ты с Провотворовым по ресторанам расхаживала?

– В последнее время и не ходила совсем.

– Значит, тебя настигло твое прошлое.

– А тебе бы все смеяться.

– А что мне еще делать? Плакать, что ли? Ты знаешь, я ни тяги твоей в межзвездное пространство, ни тем более романа с генералом никак не одобрял и не одобряю. Сидела бы спокойно, работала в ОКБ и растила сына.

– Ага, и варила борщи, и вязала носочки.

– А что плохого в носках и борщах?

– А я не хо-чу! Слышишь! Не хочу! И если мне жизнь и судьба дали шанс совершить что-то необыкновенное, что-то героическое – я хочу его, этот случай, использовать!

– Ага, переспать с генералом.

– Молчи! Урод! Подлец! Невежа! Ненавижу тебя! Убью!

– Все, дорогая. Надоела ты мне. Я ухожу.

– Нет, уйду – я!

И, несмотря на то, что на улице темень и время приближается к одиннадцати, она сдернула с вешалки пальтишко, натянула ботики – и была такова.

Владик вслед за ней не бросился. Во‑первых, много чести. Он самоуважение должен иметь. А во‑вторых, советская пропаганда, никогда не сообщавшая ни о каких преступлениях на территории СССР, приучила его, что на улицах столицы ничего с человеком случиться не может – даже в ночь на воскресенье, даже с девушкой.

А девушке было зябко – не от мороза, а все-таки именно от того, что приходилось брести в одиночестве по пустынной улице. И то, что Владислав отпустил ее в ночь одну и не заставил остаться, было еще одним баллом ему в минус.

Иноземцева добежала до Лосиноостровской и села в последнею электричку, идущую в сторону Чкаловской: двери профилактория для нее всегда открыты, там она своя, там девочки – немосквички, Жанна, Таня, Ира и Валя Первая – всегда растормошат, расспросят, посочувствуют.

Но сочувствие оказалось еще ближе, чем она предполагала. В почти пустом вагоне – ну, кто поедет в феврале в ночь на воскресенье из Москвы в Щелково или Монино? – она вдруг увидела знакомое лицо. Капитан-космонавт Нелюбин. Один. В гражданке. Слегка навеселе.

Обрадовался, усадил рядом. Стал расспрашивать, куда едет да почему. И как-то вышло, что пришлось ему рассказать. Не все, конечно. Про Провотворова она молчала. Как кремень – да и кем бы она выходила, когда бы в ее рассказе появился генерал? Самой настоящей «бэ» получилась бы. А без наличия Ивана Петровича все выходило складно: муж подлец, пришлось с ним поцапаться и удрать – в ночь, в никуда, на Чкаловскую.

Всплакнула. Григорий, разумеется, стал сочувствовать. Утешать. А потом их губы встретились в поцелуе – сладком-сладком, тем более что уж полгода никто Галину толком не целовал. Скорострельное домогательство генерала на полигоне не в счет.

От Григория разило хмельным, и электричка была пустая, неслась, посвистывая, открывая двери на пустынных, замороженных станциях, когда никто не входил и не выходил. Сначала Перловская, Тайнинская, Подлипки. Потом Валентиновка, Соколовская, Воронок…