Татьяна Устинова - Близкие люди

И хрен с ним, с темпераментом!..

Только почему-то этот отсутствующий темперамент начинал проявляться именно когда звонила Леночка.

Степан отлично знал все, что будет дальше, – и все-таки приезжал, и изображал быка-производителя, и не контролировал себя, и чувствовал себя неуклюжим, толстым, неумелым, и собственные руки на Леночкиной нежной коже казались ему оскорблением, и понимал, как, должно быть, противно ей трогать его, волосатого и потного от страсти.

И еще он отлично понимал, что во всем этом не было ничего, совсем ничего человеческого.

После секса он становился молчалив и мрачен, но Леночке, которая к тому времени уже получала все, что хотела получить, было на это наплевать, поэтому она спокойно отпустила его в ванную, откуда он потопал прямиком в холл, старательно отводя глаза от разгромленной постели, которую, как назло, было видно практически из всех точек Леночкиной квартиры.

– Я поехал, – мрачно доложил он из коридора, но Леночка даже и не подумала встать, поэтому ему пришлось заглянуть в спальню.

Леночка лежала поперек кровати и рассматривала свои кольца. Колец было много, и все они блестели умеренно благородным бриллиантовым блеском. По совершенной Леночкиной шее скользили тонкие бриллиантовые всполохи.

“Задушить бы ее”, – неожиданно подумал Степан.

– Уже поехал? – переспросила Леночка довольно равнодушно. – Что так рано? У тебя опять проблемы с ребенком?

Или ты все-таки догадался его в лагерь отправить?

– Ребенок со мной. Ни в какой лагерь он не поедет. Для заграницы он мал еще, а в наших лагерях ему делать нечего, там одни только вши и комары, – сказал Степан, морщась. – Ты бы, мать, хоть на праздник лета к нему пришла. Я же тебе оставлял сообщение на автоответчике. Как-никак он твой сын…

– Он твой сын, Степа, – отозвалась Леночка безмятежно, вытянула ногу и занялась ее созерцанием. На следующей неделе придется делать эпиляцию. Лишние волосы на теле доставляли Леночке массу хлопот. – Ты и ходи в нему на праздник лета. А лучше всего отдай ты его, в конце концов, в интернат. Ну, это смешно просто – молодой мужик с утра до ночи с ребенком нянчится! Тебе что, больше делать нечего?

Или ты надеешься, что я вечно буду тебя в кровати обслуживать, как образцовая бывшая жена, а?

Ничего ужасного она не сказала. Он сто раз слышал от нее настоящие оскорбления, а не какие-то там беззубые намеки, но на этот раз почему-то взбесился.

Почему?..

Он покраснел так, как будто внутри головы неожиданно зажглась красная лампочка, глаза стали белыми, а губы потемнели чуть не до черноты. Леночка за всеми этими превращениями следила с неподдельным интересом.

– Ты что? Заболел?

– Я вовсе не нуждаюсь в твоих обслуживаниях, – пробормотал Степан с ненавистью, – это тебе только кажется, что мной так просто управлять!..

Ей ничего не казалось, управлять им действительно было очень просто, но он должен – должен был! – сказать что-то такое, что убедило бы ее в том, что он вполне самостоятельная и сильная личность, а не кабан в период гона.

Убедить следовало не столько ее, сколько себя.

– Степочка, ну что ты расстроился! – весело проговорила Леночка, явно ожидая продолжения душераздирающей сцены. – Я просто говорю, что не смогу всю оставшуюся жизнь с тобой спать. Мы ведь в разводе, солнышко, ты не забыл? Тебе нужно найти кого-нибудь, какую-нибудь де-е-евочку, молоденькую и свеженькую, без больших запросов и, главное, неопытную, а ребенок тебе только мешает. Правда же мешает?

Ты уже всем показал, какой ты превосходный отец, а я наглое чудовище, ну и хватит! Мамашка твоя умерла, бояться тебе некого, так что брось дурака валять, отдай ты его в интернат, освободись немножко…

Выворачивая подкладку кармана, он вытащил связку ключей и трясущимися липкими руками отцепил ключ от Леночкиной квартиры. И швырнул его в сторону кухни. Потом он взял двумя руками телефон, посмотрел на него с недоумением, грохнул на пол – телефон взвизгнул почти человеческим голосом, – поддал ногой и выскочил на лестницу.

Все. Хватит.

“Это был последний раз. Ясно тебе?

Это был самый последний раз. Я больше не могу. В следующий раз я ее просто убью. До смерти. Меня посадят, и Ивана отдадут в детдом. Этого не должно случиться. Я нормальный, вменяемый, я контролирую себя. Я больше к ней не поеду.

Я поеду домой. К Ивану”.

Степан забрался в машину и захлопнул за собой дверь.

Вечерний шум по-весеннему активного тесного московского двора, где выгуливали собак, гоняли в футбол, хохотали на кособоких лавочках, сразу отдалился и словно перестал иметь отношение к Степану.