Татьяна Устинова - Близкие люди

Да я далеко была, я даже не знаю… Степ, ты только не думай, что я все это выдумала, чтобы отвести подозрения от себя!

– Я не думаю, – сказал Степан с досадой и посмотрел на длинные пальцы, стиснувшие его запястье. Он ничего к ней не испытывал, кроме почти что отцовской жалости и сочувствия.

Надо же так вляпаться!.. Да еще муж этот гребаный! И шантаж тут, и осведомленная сиделка, и упаковка от снотворного в мусорном ведре!..

Куда бедной старухе Агате Кристи до офис-менеджера компании “Строительные технологии”! Не доросла.

Почему-то эта самая старуха его развеселила.

– Ладно, мужики. Будем думать, больше нам ничего не остается. На работу все-таки советую всем время от времени ходить. Никто не знает, что там у нас творится?

Никто не знал, но все выразили готовность немедленно поехать и выяснить лично. В Сашином обществе оставаться никому не хотелось, даже Чернову.

Все же на лестницу Степан с Беловым вышли раньше Чернова, который все порывался что-то такое сказать совсем понурившейся Саше.

– А дело-то темное, Степа, – сказал Белов, внимательно изучая побитый пластик лифтовых дверей. Степан искоса на него глянул. – Может, Муркина она в котлован и не толкала, но с мужем обошлась вполне в духе… Марии Медичи.

Степан молчал, и Белов продолжил осторожно:

– Нужно все это как-то проверить, Степа. Ведь Петрович тоже от чего-то помер, а мы так толком и не знаем, от чего…

Они посмотрели друг другу в глаза и больше не обменялись ни единым словом.

К субботе у Ингеборги обычно накапливалась куча дел. Справиться с ними на неделе не было никакой возможности – все время отнимало воспитание Ивана Степанова.

Иногда она так уставала от этого самого воспитания, что с большим трудом боролась с искушением попросить расчет и больше никогда не браться за выращивание чужих детей.

“Славный, одинокий и очень ранимый мальчик” время от времени начинал выкидывать какие-то фортели и становился совершенно невыносимым, как, например, вчера, когда в припадке капризного буйства сдернул со стола телефон. Блестящая пластмасса жалобно ахнула, и посредине корпуса образовалась безобразная трещина. И преступник, и нянька некоторое время молча созерцали картину разрушений, а потом Иван глянул на Ингеборгу горестно и тихонько заскулил, постепенно осознавая всю глубину приключившегося несчастья.

Кое-как они помирились и отнесли, телефон в ближайшую ремонтную мастерскую.

Вечером приехал папаша, как всегда недовольный всем на свете, всыпал Ивану за разбитый телефон, рявкнул на Ингеборгу, которая попыталась его защитить, и достал с антресолей какой-то древний телефонный аппарат, призванный, очевидно, служить заменой, если что-то случалось с этим, новым и элегантным.

Ингеборге до смерти хотелось узнать, что у них происходит на почве убийств и чрезвычайных происшествий, но расспрашивать его после того, как он наорал на Ивана и как следует рявкнул на нее, было невозможно. Она быстро собралась и уехала домой.

А теперь вот стоит над кучей выстиранного белья и третий час возит утюгом.

Туда-сюда. Сюда-туда.

От этой работы запросто можно спятить.

Интересно, как люди работают в прачечных? Или там вручную никто ничего не гладит? Или их оттуда пачками отвозят в сумасшедший дом?

Все утро она ждала, что позвонит Павел Степанов и скажет, что, как обычно, должен уехать и ей придется посидеть с Иваном. Она сначала выскажет ему все, что думает, и даже еще немного сверх того, а потом соберется и поедет на станцию метро “Китай-город”, в тихий центр, где весенним днем совсем мало народу, и пойдут они с Иваном гулять на Чистые пруды, а может, поедут куда-нибудь…

Павел Степанов не позвонил, и она третий час гладит белье.

Туда-сюда. Сюда-туда.

Как бы узнать, разобрался он со всеми своими убийствами, подозрениями и той девицей, о которой сказал: “Она близкий человек”? Или все еще продолжает мучиться?

Иногда у него сильно болит голова.

Однажды Ингеборга своими глазами увидела, как боль грызет его голову изнутри, хотя он не жаловался. Он поздоровался с ней, швырнул портфель, прошел мимо и лег па диван, как был, в пиджаке и ботинках. Лицо у него было желтое и кое-где серое, а глаза совсем больные.

Иван моментально полез на него, стал тянуть за галстуки за руку, что-то громко рассказывать из своих сегодняшних событий – он лежал неподвижно, как мертвый, и Ингеборга Ивана забрала. В тот вечер они дольше обычного читали “Трое в лодке”, и Ингеборга против воли прислушивалась к звукам в глубине квартиры – тяжелым шагам, шуму воды в трубах, свисту чайника. Там, в глубине квартиры, Павел Степанов пытался как-то сосуществовать со своей головной болью.