Татьяна Устинова - Близкие люди

Ну, началось! Теперь молоток пойдет стучать до самой ночи, пока раздолбанный в кровь висок не коснется прохладной подушки и боль не перетечет медленно из головы прямо в подушечью мякоть.

А во всем виноват этот звук за окнами!

И еще Саша с ее признаниями, апрель, сын, которому нет до отца никакого дела, усталость, вчерашнее похмелье и – капкан, стиснувший стальные зубы на истекающей живой кровью волчьей лапе…

Он даже застонал тихонько, так стало больно.

– Я не знаю, что это может значить, – сказал он хрипло и прикрыл глаза, – я только одно знаю точно – той ночью я на стройку не приезжал. Над всем остальным нужно как следует думать. Просто так у меня ничего не получается.

– Да что тут думать! – Белов по-прежнему был раздражен до крайности. Сегодняшние новости были непонятны, а потому пугающи. Он никак не мог решить, как именно следует к ним относиться. – Нечего думать! Если ты на стройку не ездил, значит, это была не твоя машина, только и всего.

– Я в такие дела не верю, Эдик. Совпадений не бывает – Да сколько угодно, Паша! Ничего себе неопровержимая улика – тормозной фонарь у машины!

– Пойди к капитану Никоненко, – предложил Чернов мрачно, – расскажи, что у тебя среди ночи начался лунатический припадок и ты в припадке замочил разнорабочего Муркина! Он тебя в психушку отволочет, и будет прав, между прочим!

– А я? – вдруг спросила Саша, о которой все забыли. – А меня куда? Тоже в психушку? Или к капитану Никоненко?

Они разом замолчали, а потом замы посмотрели друг на друга и как по команде перевели взгляд на Степана.

Все как всегда.

Именно он должен принять решение. Принять и объявить о нем, каким бы оно ни было. Потом это решение можно обсуждать, соглашаться с ним или не соглашаться, поносить Степана за тупоумие или еще за что-нибудь, но самое, самое главное – решение все равно уже будет принято, и принято кем-то другим.

Очень удобно.

Страдая от злой боли в виске и от всеобщего человеческого свинства, Степан слез с подоконника и хлопнул по кнопке электрического чайника.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я тебя прощаю и отпускаю тебе все грехи? Я не Господь Бог, и мое прощение тебе на фиг не нужно. Я рад, что это не ты пристукнула Муркина, – он холодно улыбнулся, – спасибо тебе за это. А все остальное… Мне трудно судить, Сашка. Я понятия не имею, каково это – жить с полоумным паралитиком и знать, что эта жизнь – навсегда, до конца. Я не знаю, как тебе помочь. Справляйся сама, как до сих пор справлялась.

– Ты… не сдашь меня в милицию? – уточнила она осторожно, и Степан разозлился.

– Саш, брось ты комедию ломать! Это не смешно, ей-богу! Я не могу сказать, что был несказанно рад все это услышать, но это не имеет никакого отношения к нашей жизни Нам бы сегодняшнее дерьмо разгрести.

– И с шантажом мы разберемся, – поддержал Чернов, – поставим определитель, выясним, откуда будут звонить, и отследим последовательно. Так что ты не переживай особенно, Сашка!..

Однако все изменилось, и она ясно это видела, в отличие от мужчин, которые с тупым мужским упрямством пытались убедить себя, что все как всегда.

Прежних отношений – легких, чистых, почти студенческих – больше не будет. Возможно, новые, которым еще только предстоит оформиться, окажутся не хуже, но тех, старых, в которых были запах вереска, натертого паркета и морского тумана, и старомодная рыцарская учтивость, и осторожное прикосновение грубой перчатки к тонкой коже, – не будет никогда.

Они сами еще до конца не осознали, как им следует относиться к женщине, которая только что призналась в том, что хладнокровно отравила своего беспомощного мужа, да еще жила с этим столько лет, да еще так ловко скрывала!.. Ей очень повезло – по крайней мере ни один из них не затрясся от отвращения и гнева, а такое вполне могло быть, и ей пришлось бы принять это. Они имели полное право сию же минуту позвонить своему капитану Никоненко и рассказать, что преступная жена вновь вернулась на проторенную дорожку, а они даже на минуту не усомнились в правдивости ее рассказа. Они сразу поверили, что Муркина она не убивала – и точка! Ей ли в ее положении горевать о каких-то там утраченных высоких чувствах!

Да еще эта машина… Фактически она обвинила Степана в том, что он имел непосредственное отношение к убийству Муркина. Или по крайний мере его машина.

До смерти перепугавшись, Саша вскочила с ковра и схватила Степана за толстое запястье.

– Степа, я совершенно не хочу сказать, что это ты… Я даже толком ничего не видела, только этот дурацкий фонарь.