Виктория Платова - После любви

– Конечно. – Бармен неожиданно резко поднимается с дивана. – Идемте.

Ощущение всесильности, еще недавно переполнявшее каждую клетку организма, покидает меня; так игра закончена или нет?..

…Кухня «Cannoe Rose» пуста. Я жажду видеть двух вполне нейтральных арабов в поварских куртках, но их нет и в помине. Зато полно разделочных столов, шкафов и ножей, воткнутых в деревяшки. В отличие от главной резиденции не-Шона, на кухне полно воздуха, напоенного запахами эстрагона, кориандра, базилика: они тотчас же пробуждают во мне воспоминания о Марокко и об Эс-Суэйре, гораздо более благословенной, чем Франция. Чем тысячи Франций. Не-Шон идет на шаг впереди, так же как шел в коридоре, и в другом коридоре – с факелами, но там было слишком темно, чтобы разглядеть его фигуру: не переполовиненную барной стойкой, а всю, целиком.

У не-Шона – шикарное телосложение.

Без всяких скидок на возраст. Даже настоящий Шон не обладает и никогда не обладал такими широкими плечами, такими упругими ягодицами, такими сильными стройными ногами. Облачись бармен в костюм серфера – со спины я не отличила бы его от Фрэнки. Положительно, фигуры Фрэнки и его парижского приятеля абсолютно идентичны, если бы Фрэнки не принял мученическую смерть, то со временем стал бы походить на не-Шона и Шона одновременно. Временные проекции людей друг на друга занимали меня и раньше, помнится, и лживый дядюшка Иса при первой нашей встрече казался похожим на состарившегося Ясина. Нуда, нуда, самое время думать о дядюшке Исе, и почему он только всплыл из глубин?..

Эстрагон, кориандр, базилик устилают логово торговца специями, и если я, преодолевая отвращение, вдруг решусь вызвать в памяти его лицо, то оно окажется переложенным листьями кориандра и базилика, перетянутым стеблями эстрагона. И уже над всем этим будет возвышаться седой бобрик, и уже сквозь все это будут мерцать белки. Светло-серый галстук и светло-серый платок в кармане пиджака на фоне эстрагона, кориандра и базилика выглядят нелепо…

Я останавливаюсь, как будто невидимая сила толкает меня в грудь.

Причем здесь светло-серый галстук и светло-серый платок в кармане пиджака? Традиционная арабская одежда, в которой дядюшка Иса комфортно существовал в Эс-Суэйре и в которой я запомнила его, не предполагает наличие галстука. И я по определению не могла видеть Ису в европейском костюме. Или могла?

Могла.

Мужчина лет пятидесяти, седоватый, хорошо постриженный, в костюме с галстуком и подобранным под цвет галстука платком. Краешек платка выглядывает из нагрудного кармана, и галстук и платок много светлее лица мужчины – смуглого, почти черного. Седой бобрик – черное лицо – мерцающие белки – светло-серый галстук – светло-серый платок.

Вот где я в последний раз видела Ису.

Не на террасе дома, купленного им для себя и племянников из Танжера, а на пленке: топчущегося у дверей в квартиру Мерседес! Странно, что я не поняла этого сразу же, при просмотре, и чем только была забита моя голова? Уж точно не мыслями о новоиспеченном жителе Эс-Суэйры, так органичен он был в роли обыкновенного продавца специй. Необыкновенного продавца, так будет вернее. Продавца со слишком правильной и слишком сложной речью, с безупречным французским – куда более безупречным, чем мой собственный французский и даже французский Доминика. Иса успел рассказать мне, что жил во Франции, и про жену с ребенком, погибших в автокатастрофе, – тоже. Единственное, что не подлежит сомнению: Франция.

Франция и квартира Мерседес. И дом в Эс-Суэйре, он был куплен не случайно. Что говорил мне насчет этого Доминик? По телефону, сегодня утром (господи, неужели только сегодня утром)? Угловой дом на перекрестке, ведущем к форту, продается. Дом, который был куплен совсем недавно, – и уже продается?! Почему бы и нет, если человек, продающий его, посещал квартиру, набитую оружием и еще черт знает чем, до чего у меня не дошли руки. А аппаратура, сваленная в потайной комнате? Чем она отличается от аппаратуры, которую я случайно обнаружила в доме дядюшки Исы?

Только количеством.

То, что франко-марокканский оборотень, старый гнус Иса знал Мерседес, не удивляет меня. И никак не влияет на мое отношение к ней – верховной богине и пчелиной матке. Почти мифу, что тоже соответствует статусу богини и пчелиной матки. Сегодня днем (господи, неужели только сегодня днем?) я имела глупость ревновать Алекса к Мерседес, я считала Мерседес другой, иной, не моей (моя была простой, хотя и прекрасной, как яблоко, танцовщицей, на раз управляющейся с самбой, румбой, пасадоблем и мужчинами заодно). Новая Мерседес впечатляет много больше, ревновать к ней самцов – все равно что ревновать к ней систему спутниковой навигации и все другие навигационные системы, и автомобили, и плакаты «capoeira», и оптические прицелы снайперских винтовок; все равно что ревновать к ней лунный свет или футболки с надписью «Рональдо» и «Рональдиньо». Попытки ревности обречены на провал. В ушной раковине Мерседес заключен мир, который то и дело спасают карликовые деятели, подобные Алексу Гринблату. В пряди волос на виске заключен другой мир, который то и дело разрушают карликовые деятели, подобные Алексу Гринблату. В теле Мерседес отыщется уйма миров, еще не тронутых или уже уничтоженных. Категории добра и зла неприменимы к ней абсолютно. Из того, что мне открылось в потайной комнате, из простреленной головы mr. Тилле и других простреленных голов следует, что Мерседес, скорее, Зло, – но это никак не влияет на мое отношение к ней, верховной богине и пчелиной матке. Больше того, я не удивлюсь, если и не-Шон окажется связанным с ней липкими нитями, лесками, которые используют для того, чтобы привести марионетку в движение.