Джеймс Чейз - С/С том 26. В этом нет сомнения. Шантаж и флакон духов. Скупщик краденого.

Она стояла в проеме двери и рассматривала меня.

Уверен, что до конца своих дней буду помнить первую встречу с Лореттой Фергюсон. Есть женщины и женщины… По роду своей профессии я видел самых лучших и самых худших, несговорчивых и не таких уж несговорчивых, больших звезд и звездочек, хитрых, отчаявшихся, дегенераток, сексуально озабоченных, нимфоманок и… Но для чего продолжать? Я всех их перевидел, но я никогда не встречал такой женщины, как миссис Лоретта Фергюсон…

Она принадлежала к тем женщинам, при виде которых любой мужчина затаивал дыхание. Я не берусь подробно описать ее, могу только сказать, что она была высокой, стройной, длинноногой. Всем этим обладают и кинозвезды. Но меня-то потрясло ее лицо… Окаймленное черными как смоль волосами, оно сразу заставило меня подумать о Клеопатре. Оно было цвета слоновой кости, и все его черты были безукоризненны: точеный носик, широкий рот и большие глаза цвета фиалки.

Она была не только самой красивой, но и самой чувственной женщиной, которую я когда-либо встречал.

При виде ее у меня пересохло во рту, а сердце бешено заколотилось.

Я сидел за столом, глядя на нее.

В комнату вошел Дюрант.

— Встаньте! — рявкнул он.

Я поднялся, продолжая смотреть на эту сказочную женщину.

— Пройдитесь по комнате!

Я прошел, хромая, до стены, повернулся и подождал, чувствуя, что она рассматривает меня, как пса на собачьей выставке.

Дюрант обратился к ней:

— Мадам, я думаю, что он приемлем…

— Велите ему что-нибудь произнести.

У нее был грудной, чувственный голос. Говорила она так, будто меня не существовало.

— Что-нибудь произнесите!

Внезапно я увидел свое отражение в зеркале. Увидел Джона Меррилла Фергюсона, одного из самых могущественных людей в мире. Никто не смеет диктовать ему, что делать!

Я указал на дверь.

— Выйдите к черту отсюда, Джо! И вы, Маззо! Я хочу поговорить со своей женой!

Я стоял возле письменного стола и смотрел на Лоретту Фергюсон.

Мы были одни.

После моего взрыва Дюрант с покрасневшей от возмущения физиономией начал неистовствовать, но Лоретта Фергюсон утихомирила его движением одного пальца.

— Уходите! — сказала она голосом, напоминавшим удар хлыста.

Дюрант и Маззо вышли из комнаты, затворив ее за собой так осторожно, как если бы она была из яичной скорлупы. Таким образом, мы и остались одни.

Она довольно долго изучала меня, потом подошла к одному из диванов и села.

— Снимите маску, я хочу посмотреть, как вы выглядите на самом деле.

Я прошел в ванную, осторожна убрал усы и брови, потом стянул маску, ополоснул водой вспотевшее лицо и вернулся в салон.

Я стоял у стола и глядел на нее, она же рассматривала меня глазами мясника, оценивающего новую тушу, но я привык к агентам, директорам картин, операторам, которые точно так же рассматривали меня, поэтому ее взгляд не смутил меня. Я ждал, не спуская с нее глаз, и это привело ее в замешательство, потому что после неудачной попытки заставить меня отвести глаза, она сама отвела их. Это была моя маленькая победа!

— Садитесь!

Снова удар хлыста в ее голосе.

Не спеша я прошел к большому окну и посмотрел вниз на огромную, безукоризненно ровно подстриженную лужайку, моя спина была слегка повернута к миссис Фергюсон.

— Я сказала, чтобы вы сели!

— Какое прекрасное у вас имение, миссис Фергюсон, но все же оно менее прекрасно, чем вы сами, — сказал я.

Затем достал пачку «Честерфильда» из кармана, вытряс сигарету и закурил. Я не повернулся, продолжая рассматривать сад, большой плавательный бассейн и трех садовников-китайцев, приводивших в порядок цветочные клумбы.

— Когда я велю вам что-то сделать, извольте выполнять! Садитесь!

Я повернулся и улыбнулся ей. Маззо предупредил меня в отношении этой женщины. Я твердо решил, что она не будет мной помыкать.

— Мне платят тысячу долларов в день за то, что я играю роль вашего мужа, миссис Фергюсон. За эти деньги я согласился сотрудничать, но это не значит, что все кругом будут мне отдавать приказы, даже самая прекрасная женщина, которую я когда-либо видел, у которой, к сожалению, настолько дурные манеры, что она не говорит «пожалуйста»…

Она долго сидела, испепеляя меня глазами, затем неожиданно успокоилась, став поразительно женственной. Перемена была удивительной. Ее надменное, недоброе лицо смягчилось, фиалковые глаза засияли, губы заулыбались.

— Наконец-то мужчина! — произнесла она, обращаясь скорее к себе.