Лариса Соболева - Кейс, набитый пожеланиями

Слесарь из магазина напротив помог Черкесову открыть дверь. Со смешанным чувством Василий Романович переступил порог своего дома, показавшегося чужим, незнакомым. И в то же время это его дом, где ему предстоит жить дальше. Жить и помнить. Помнить Ларису, перипетии, которые произошли с ним, друзей-предателей. Он не чувствовал удовлетворения, когда наконец узнал имя негодяя, покушавшегося на его жизнь, убившего жену и Аллу. Он не знал причин, побудивших Науменко пойти на такой шаг, – мотивы выясняет следствие. Впрочем, для Черкесова все это казалось неважным. Не заглядывал он и в будущее, так как боялся встретиться с пустотой, которая приводит к апатии, а затем частенько к пьянству. Не ощущал прилива сил, с помощью которых можно преодолеть разочарование. Он вообще не понимал, ради чего теперь жить и к чему стремиться.

Черкесов замер у входа в гостиную и рассматривал ее взглядом постороннего человека, случайно попавшего в респектабельный дом. Его несколько удивило, что в доме тепло. Это неплохо, потому что холодный дом дополнительно вносит в душу ощущение неустроенности и одиночества. А Василий Романович каждым нервом испытывал одиночество. Раньше ничего подобного он не ощущал, но сейчас, войдя в собственный пустой дом, понял, как одинок и что никому не нужен. Это угнетало, потому что жить в одиночестве он не умел.

Кто-то убрал диван, на котором лежала мертвая Лариса, из-за чего гостиная выглядела неуютной. И ковра, на котором стоял диван, не было.

Кстати, кто же теперь будет заботиться о доме? Надо бы снова позвать домработницу Наталью Петровну? Хоть тетка Наташка станет появляться здесь, а то Василий Романович ничего не умеет, не знает, с какой стороны подходить к пылесосу. Ведь кто-то же должен заботиться о нем… Вот! Заботы ему теперь не видать, а Лариска, черт бы ее побрал, заботилась и о нем, и о доме.

Черкесов прошел к креслу, тяжело опустился в него, но не расслабился, а сгорбился, сунув руки между коленями. Фермеры сегодня спешно распростились с ним, отдали остаток денег и документы, которые забрали из сейфа, и укатили к себе в деревню. Он не успел даже толком их поблагодарить, стоял долго возле гостиницы и смотрел в сторону, куда они уехали. Уехали, а его оставили. Идти ему было некуда, кроме как домой. И вот он дома. А в нем тихо и пусто…

Вдруг Черкесов услышал, что открылась входная дверь, и от неожиданности вздрогнул, напрягся. Он еще не освободился полностью от страха, что его хотят убить, и страх с новой силой сковал Василия Романовича. В гостиную вошли… дети. Его дети – девочка четырнадцати лет и мальчик двенадцати. Они уставились на отца, хлопали потрясенными глазенками.

– Наденька… – выговорил Черкесов со слезой в голосе. – Артур…

Девочка первая бросилась к отцу, за ней и сын. Им не надо было объяснять, что папа счастливо избежал смерти, что это он, а не кто-то другой. Для них отец, хоть и бородатый, всегда отец.

– Надюша… – растроганно шептал Василий Романович, целуя дочь и сына в макушки. – Артур… сынок… А это я… ваш папа… Вы узнали меня?

Девочка плакала навзрыд, но от радости. Мальчик уткнулся носом в грудь отца и сопел. Вот, оказывается, зачем жить Черкесову дальше! Для них, родных детей!

– Господи! – кто-то взвизгнул до тошноты противным голосом, высоким и резким. – Вася?! Ты? Или не ты?

Черкесов поднял голову и узрел родимую тещу Екатерину Егоровну, шестидесятилетнюю бабищу, толстую, как бегемот, но в которой энергии хоть отбавляй. Вот уж кого он не хотел сейчас видеть! Внезапно в нем проснулась былая ненависть, и Черкесов мигом стал прежним Черкесовым. Правда, он никогда ранее не хамил теще, но сегодня… пусть только посмеет слово сказать поперек!

– Это я, Екатерина Егоровна, – сказал он сухо. – А вы хотели, чтобы я умер?

– Бог с тобой, Вася! – схватилась она за грудь рукой и засеменила к креслу в углу. – Как же так? Мы ж тебя… похоронили.

– Поторопились, – бросил Василий Романович, гладя детей. – Наденька, не плачь. Папа жив, будет теперь с вами. Ну, идите к себе… я скоро приду к вам.

Дети понеслись наверх, а он опустился в кресло, закинул ногу на ногу и закурил.

– Вася, не кури в доме…

Началось… Черкесов усмехнулся, усмехнулся недобро:

– Это мой дом, Екатерина Егоровна, и я буду делать все, что пожелаю.

– А Лариса… – Женщина ударилась в рев. – Ты ж не знаешь…

– Я знаю, – сказал он чуточку мягче, ведь перед ним сидела все же мать его жены, но не выдержал: – Знаю даже то, что ваша дочь наставляла мне рога.