Оксана Семык: Чужая кровь

Сидя на песке, я лениво наблюдала, как над водой виднеется его голова, и мелькают руки. Кроме меня на берегу ещё лежали несколько дачников, но никто из них не обратил внимания на щупленького мальчишку, бросившего вызов реке.

Собственно, она была не такая уж широкая, и любой взрослый мужчина, я думаю, легко бы ее переплыл. Может быть, даже Андрюшка смог бы её одолеть, кто знает, но в тот раз ему было не суждено достигнуть противоположного берега.

Наверное, его скрутила судорога: где-то на середине реки голова его вдруг ушла под воду, потом появилась вновь, он отчаянно заколотил по воде руками. Рот его раскрылся в крике, но голоса не было слышно: его сносил в сторону ветер. Я оглянулась на отдыхающих дачников. Никто ничего не заметил.

На мгновение шальная мысль возникла в моей голове: вот утонет Андрюшка, и Дед будет ласковее со мной, станет больше меня любить, и Ба станет ещё больше уделять мне внимания. Я застыла, глядя на сражающегося с рекой брата.

Теперь я уже точно не вспомню, что творилось тогда в моей душе, помню только своё бездействие. Меня охватило странное оцепенение. Я словно раздвоилась. Одна моя половина хотела поднять тревогу, позвать на помощь. Другая половина меня словно окаменела, желая, чтобы борьба брата за жизнь скорее закончилась.

Но тут с берега кто-то разглядел тонущего мальчишку, раздались крики, поднялась суета, и сразу несколько мужчин бросились в воду.

Через пять минут Андрюшка уже лежал на песке. Глаза его были закрыты, худенькое тело содрогалось, выталкивая из себя воду. Теперь я почувствовала огромную жалость к брату. Я опустилась рядом с ним на колени, обняла его и заплакала. Андрюшка открыл глаза и сказал: «Алька, только не говори ничего Ба!»

Я ничего не сказала, но слишком много было свидетелей происшедшего. Разумеется, бабушке всё стало известно. Срочно вызванный из города Дед собственноручно высек Андрюшку своим ремнём. Пока продолжалась экзекуция, я стояла под дверью, слушая Андрюшкины вопли. То ли устав, то ли решив, что внук наказан достаточно, Дед отбросил ремень – я услышала, как стукнулась об пол тяжёлая пряжка – и вышел из комнаты.

Наткнувшись на меня взглядом, он сморщился, словно от зубной боли, и процедил сквозь зубы: «Раньше вас, бесово отродье, надо было начинать пороть. Пока поперёк лавки укладывались».

С тех пор Дед брался за ремень довольно часто. Доставалось не только Андрюшке, но и мне. Мне даже больше, потому что я чаще бывала виноватой в глазах Деда. Ба поначалу пыталась вставать на нашу защиту, убеждала «пожалеть сироток», но её трепет перед Дедом пересиливал даже любовь к нам. Одно в её жизни было непреложным правилом: «Муж всегда прав». Она поддакивала Деду всегда и во всём.

После очередной порки Ба проскальзывала в мою спальню, гладила меня по голове и пичкала меня чем-нибудь вкусненьким, приговаривая:

– Ты на деда-то не обижайся, Алёнушка, он ведь добра вам желает, потому и в строгости воспитывает. Вон, меня отец мой покойный, царство ему небесное, тоже чуть не каждый день порол вожжами. Да как порол! Но я на него вовсе не в обиде. И дед ваш тоже, порой, может так меня приложить! Только я синячок тот тряпицей перевяжу да и забуду о нём. Вот и ты зла не помни. Терпи, внученька.

Я сжимала зубы, размазывала по лицу слёзы и бессильно грозилась:

– Вот уйду я от вас. Совсем уйду.

– Куда ж ты пойдёшь, такая маленькая? – смеялась Ба. – Сперва вырасти, паспорт получи, а потом уж котомку собирай.

Этот диалог повторялся так часто, что для меня получение паспорта стало казаться каким-то освобождением от тирании Деда, становившейся всё более несносной.

В тот день, когда я поставила свою закорючку в новеньком, свежевыданном паспорте с гербом на красной обложке, я сказала себе, что теперь-то никто не посмеет меня и пальцем тронуть. Не прошло и нескольких дней, как я вновь провинилась: пошла на танцы с подругой и вернулась на пятнадцать минут позже назначенного срока. Такое в доме Деда, где царила прямо-таки армейская дисциплина, не прощалось. Дед снова избил меня ремнём, и я всю ночь проплакала в подушку, осознав, что паспорт – это ещё не пропуск в самостоятельную жизнь, которая, как мне казалось тогда, обязательно будет у меня счастливой.

В то лето, когда я перешла в десятый класс, произошло событие, изменившее расстановку сил в нашей семье.

Был душный августовский день. Мы проводили его на даче. Андрюшка ещё с утра вскочил на велосипед и умчался с соседскими мальчишками. Я, развалившись в гамаке, подвешенном между двумя старыми яблонями, читала книжку. Дед сначала сидел, подрёмывая, на веранде, а потом, ближе к полудню, поднялся и зашёл внутрь. Ба, как всегда, хвостом побежала за ним. Дядя Миша, дедушкин шофёр, мыл у ворот служебную «Волгу», и журчание струящейся из шланга воды, смешиваясь с жужжанием мошкары, наполняло истомой, убаюкивая.