Оксана Семык: Чужая кровь

Тот день я тоже помню хорошо. На мне было надето моё самое лучшее платье, в волосах красовались два огромных банта. Я знала, что должна встретиться со своим дедушкой, и очень хотела ему понравиться.

Переступив порог генеральской квартиры, я почувствовала, что у меня дух захватило от окружавшей красоты. Высокие потолки с лепниной, до блеска начищенный паркет, хрустальные люстры, ковры, обои с позолотой, горки с хрусталём и фарфором, пальма в кадке, кругом салфетки и салфеточки. Я никогда раньше не видела подобной роскоши. «Как, должно быть, счастливы те люди, которые могут тут жить», – подумала я тогда.

Когда я предстала перед высоким, худым пожилым человеком с резко очерченным лицом и густыми седыми бровями и волосами, то внутренне сжалась в комочек от взгляда его пронизывающих глаз с красными прожилками.

А он, увидев мои чёрные вьющиеся волосы и карие глаза, помрачнел. Я, действительно, была больше похожа на маму, чем на светловолосого, голубоглазого отца.

«Чужая кровь», – процедил сквозь зубы Дед и отвернулся от меня к светлоголовому Андрюшке.

Итак, через пару лет после тех незабываемых смотрин, волею судеб потеряв родителей, я всё-таки поселилась в генеральской квартире.

Я бы не сказала, что детство моё было совершенно несчастным, но и счастливым я бы его тоже не назвала. Генеральское жалование, паёк, льготы, обеспечивали безбедное житьё, и мы никогда ни в чём не нуждались из еды или одежды, но в семье Деда не было тех непринуждённых, тёплых отношений, какие царили когда-то между моими родителями. Бабушку я любила, зато Деда боялась.

Ба не работала, сидела дома, ведь по хозяйству хлопотала домработница Фрося. Но Ба всегда умудрялась найти себе дело. Она то вязала нам с Андрюшкой тёплые носки, то пекла какие-то умопомрачительные блинчики, то читала нам книжки. Ба старалась заменить нам родителей, окружив заботой и балуя нас.

Но вечером служебная машина привозила Деда, и всё в доме резко менялось и начинало вращаться вокруг одного-единственного человека. Ба всегда встречала мужа у дверей и больше не отходила от него ни на шаг. Я так и не смогла до конца разобраться, чего было больше в бабушке: обожания мужа или страха перед ним.

Каждый день в восемь вечера мы собирались все вместе за круглым столом, накрытым накрахмаленной скатертью. Это был обязательный ритуал. Я терпеть его не могла. Дед чаще всего ел молча, сосредоточенно глядя в тарелку. Раз молчал Дед, то не решались заговорить ни мы, ни Ба, и в столовой повисало тягостное молчание, прерываемое только стуком ложек и звоном чашек.

Если Дед был в хорошем настроении, он заговаривал с нами, расспрашивал про успехи в школе, но всё равно больше обращался к Андрею. «Учись, Андрюшка, – говорил он. – Вырастешь, станешь военным, генералом, как твой дед».

И хотя я училась лучше брата и во многом была гораздо умнее и талантливее него, тот чаще удостаивался скупой дедовской похвалы. Дед гораздо теплее относился к внуку, чем к внучке. Если это можно назвать «теплее». Дед вообще был скуп на эмоции и скор на расправу. Обид не прощал.

Изредка по почте приходили длинные конверты с красивыми иностранными марками и с одним и тем же обратным адресом, написанным нерусскими буквами. Не читая и даже не распечатывая, Дед рвал и сжигал эти письма. Очевидно, они были от того, кто когда-то его обидел. Мне нравилось смотреть, как весело пылают эти конверты в большой Дедовой пепельнице, но когда я однажды попыталась вытащить из огня красивую яркую открытку с видом какого-то города, пожалев её, я получила от деда по рукам, а открытка почернела и рассыпалась в пепел.

Летом Ба увозила нас с братом на дачу. Дед появлялся там наездами, но, к моей радости, даже ночевать оставался редко – служба не позволяла ему отлучаться надолго. Не сковываемые стенами комнат городской квартиры, где каждый угол был заставлен мебелью и завален дорогими безделушками, мы с Андрюшкой пьянели от деревенских просторов и целыми днями шатались по окрестным лугам или загорали у речки.

Впрочем, после одного происшествия свободу нашу очень сильно ограничили. Сколько же мне тогда было лет? Кажется, двенадцать. Да, точно. А Андрюшке, соответственно, десять.

В тот день Ба была занята – варила варенье, и мы отпросились гулять одни. День был очень жаркий, и, вопреки запрету бегать на речку без взрослых, мы решили искупаться. Сначала мы плескались на мелководье, но потом Андрюшка стал хвастать, что сумеет переплыть нашу речку. Он только месяц назад научился плавать и очень этим гордился. Я стала его высмеивать и обзывать врунишкой. Брат разозлился и поплыл.