Валерий Гусев - Розыгрыш с летальным исходом

А вот Семеныч нас огорчил. С полудня начал жаловаться на боли в желудке, а перед самым выходом на сцену заявил, что по болезни останется дома.

Мне эта хитрость была полностью ясна - он не хотел оставлять нашу хижину без присмотра - и я изо всех сил поддержал его. Даже вызвался сплавать на яхту, где осталась судовая аптечка.

– Обойдусь, - успокоил нас Семеныч. - Поваляюсь - все пройдет. Как говаривала моя бабушка: «Хай лихо сном перебуде».

– Не знал, что у тебя бабушка хохлушка.

– Ты еще многого не знаешь, Серый. Поэтому, когда узнаешь, не удивляйся. И рот не разевай - москит ворвется.

Циновка, которой был завешен вход в хижину, откинулась - вошел Понизовский. Сделал комплимент Яне по поводу ее наряда, посетовал на легкое недомогание Семеныча и сказал:

– Пора, друзья мои.

Янка сунула ноги в кроссовки, поморщилась:

– Что делать, Серый? И босиком нельзя, и в обуви больно.

– Валенки надень, - буркнул я, занятый совсем другими мыслями.

Янке совет понравился:

– По крайней мере, на этом балу мне не будет равной. Однако жарко в них, ножки взопреют.

Похоже, они с Семенычем что-то на пару затевают. Но я ошибся - недооценил Янку.

– Серый, ты их обрежь, а? Покороче. Получится такая славная, модная домашняя обувь.

– А зима настанет?

– Так зима ж здесь летом.

Есть логика обычная. Есть женская. А есть еще Янкина…

Я отхватил ножом голенища, оставив что-то вроде войлочных калош. Янка их примерила и пришла в восторг.

– Ауэ! - взвыла она, оглядывая свои стройные ножки в жалких опорках. - Да поможет мне Эатуа!

Да, дичает женщина. Ей бы еще кольцо в нос.

– Пошли, пошли, - поторопил нас Понизовский. - Не болей, Семеныч. А может, тебе врачиху прислать? Тут есть знахарка, Муруроа. Перестарок, правда. Ей уже девятнадцать…

– Не стоит, - отказался Семеныч, морщась от спазмов. - Имя у нее очень сложное.

Янка влезла в венок; другой, что поменьше, нахлобучила на голову.

– Пошли, а то они без нас всю свою чачу выпьют.

– А как же я? - растерянно спросил Нильс. - Я же не могу в этом…

Он застенчиво стоял в углу хижины. Голый по пояс. Впалая грудь - в благородной серебристой шерсти. А снизу - от талии до колен - элегантная юбчонка, из которой сухими палками торчали узловатые ноги… тоже в серебристой шерсти. Отнюдь не благородной.

– В таком виде тебе нельзя, - серьезно сказала Яна. - Без венка не пустят, тут с этим строго.

Да, тут с этим строго. Без штанов можно, а без венка - никак. Верх неприличия.

Яна довершила праздничное облачение Нильса венками, и против ожидания он не расстроился - склонил голову, уткнув свой длинный нос в цветы, подвигал им, принюхиваясь, и растроганно произнес:

– Какой аромат! Наверняка этот букет собирала Марусенька.

– Поплыл дед, - шепнула мне Яна с улыбкой. - Как бы нам на обратном пути не пришлось роды в океане принимать. У этой малолетки. - Она посмотрела мне в глаза и добавила без улыбки: - Впрочем, не в первый раз наверняка.

Пока мы шли к месту действия - под священный баньян, - я все пытался понять, что Янка имела в виду? Что она уже не раз принимала роды в океане? На обратном пути. Или что?…

Была ясная лунная ночь. Остров благоухал. Гладко серебрилась под луной поверхность океана. И было тихо.

Возле баньяна уже лежали сложенные в кольцо дрова. Аборигены смирно сидели на песке и ждали. Они были непривычно молчаливы и сосредоточенны. И позволили себе при нашем появлении лишь легкий шелестящий шепот восхищения. Вызванный Янкиным нарядом. Главным образом - ее очаровательной обувью.

Мне даже показалось, что в глубине сидячей толпы кто-то восторженно пропел, пришлепывая ладонями по груди: «Вальенки, вальенки, не почти что старьеньки…» Но тут же, видимо, получил тычок в бок и оборвал родную руладу. Славянизмы, как же-с…

Мы заняли отведенные нам почетные места: Янка уселась в драный шезлонг, белые вожди - у ее прекрасных ног, столь изысканно обутых.

– Праздник начнется, - шепнул нам Понизовский, - когда луна встанет над баньяном. - И предупредил: - Курить нельзя.

– А пить можно? - толкнула меня в бок Яна.

– Ауэ, ваине! Семеныч фляжку зажал. Лечится, наверное.

– Знаю я, как он лечится.

Что-то она много знает. Больше меня, кажется.

Задрав головы, аборигены терпеливо дожидались апофеоза луны. В полной тишине, не нарушаемой даже звоном москитов. Лишь иногда зачарованный океан почти беззвучно плескал в берег легкую волну, которая тут же, словно смутившись непривычной тишиной, отбегала назад и растворялась в бескрайней глади.