Павел Генералов - PRосто быть богом - ВВП

— У меня — пятьдесят восемь! — гордо заявил коротко стриженый паренёк, честно глядя на Палыча круглыми серыми глазами.

— Что–то многовато, — Палыч пощупал грязноватую, мятую стопку.

— А вы посчитайте, — предложил сероглазый. — Я ж — честно, я — не обманываю.

Палыч решил не поверить. Двумя пальцами он начал перекладывать плакаты на столе. Похоже, парень не врал. Но что–то было не то в этой порции Васи. Если верхние плакаты были сорваны практически целиком, то к середине стопки они начали скукоживаться, как шагреневая кожа. Какие–то лоскуты, честное слово. До Палыча не сразу, но дошло. Он выбрал пару кусков, покрутил их, и, чуть порывшись в поисках других, нужных, сложил из найденного один, практически целенький плакат. Даже линии разрыва совпали.

— Пятьдесят восемь, говоришь?

Парень кивнул уже не так уверенно.

— А я говорю — двадцать, — Палыч на глаз определил, сколько ударнику труда пришлось разорвать плакатов, чтобы соорудить свою могучую кучку.

Паренёк шмыгнул носом, но не сдался:

— Двадцать пять, — твёрдо сказал он.

— Договорились. Но чтобы больше — ни–ни!

— Никогда! — честно пообещал мгновенно повеселевший пацан.

Больше таких хитрецов не обнаружилось. Палыч на автомате отсчитывал деньги, мечтая о свиной отбивной. Мясо было хорошо прожаренным, на косточке, а вокруг него наблюдался исключительно замечательный натюрморт. Аппетитной горсткой потел горошек, кудрявилась розовая гурийская капуста, скромно теснились кружочки сиреневого лука, а золотистая соломка картошечки завершала безупречный узор…

Последней в очереди стояла почему–то бабулька. Толстенькая, в плаще–болонье, в кроссовках «Адидас» и с хозяйственной сумкой наперевес.

— Вот, сынок, сказали заплотют, — бабулька уверенно начала доставать из сумки аккуратно сложенные вдвое плакаты. — У меня тридцать один. Еще два не смогла снять — клею много было.

Палыч долго, нудно смотрел на знакомую до боли физиономию Виктора Сухова. Сильным — работу! — лучезарно улыбался кандидат.

— Где ж вы это взяли, бабушка? — надо было узнать, где именно ушлая старушка сорвала плакаты. Ей, конечно, придётся заплатить, дабы избежать скандала. Но и волейболистам, что схалтурили, надо высказать. Обещали ведь клеить как можно выше!

— Да на Почтовой. Еле достала, сынок. Так высоко клеют, так высоко. А я на скамеечку — и достала! — хвасталась бабулька. — Только скамеечка совсем старая, ты уж мне, сынок на скамеечку денег выпиши, я ещё принесу. Выпишешь?

Палыч выписал. Правда, после подробного инструктажа, какого именно Сухова надо уничтожать, а какого — совсем наоборот.

Свинина совпала с воображаемой полностью. И лучок отливал сиреневым, и укропчик лип к вилке: съешь меня!

Только вот картошку порезали не соломкой, а кубиками.

Степанов ощущал себя экспонатом. В Ольгиной коллекции. Пока ещё вполне живым, но крепко привязанным цепкими нитями её паутины. При том он не сомневался и в некоторой её искренности по отношению к себе. Сама Ольга Ильинична, мягко говоря, ему безумно нравилась. Он ещё никогда в жизни не оказывался рядом с такой женщиной. К тому же откровенно проявлявшей к нему свой женский интерес.

Впрочем, ведь и паучиха «чёрная вдова» не питает к своим партнёром ни малейшего зла. Она лишь инстинктивно заботится о лучшем потомстве, перебирая партнёров. Ведь прежде, чем спарится с избранником и потом его же сожрать, она вынуждена сделать сложный предварительный выбор.

Если поначалу, когда Ольга была в числе главных подозреваемых по делу Жарского, Степанов списывал её «заигрывания» на откровенную корысть, то теперь ситуация в корне поменялась. В отличие от самой Ольги. Она продолжала наглядно демонстрировать, что и в новых обстоятельствах испытывает к Степанову как минимум сложные чувства. И даже что–то, похожее на чувственную любовь.

Судя по многочисленным факторам, Жарский и впрямь мог инсценировать собственное исчезновение. Конечно, в этой версии тоже далеко не всё и просто срасталось, но… С другой стороны, любое развитие событий могло освободить Ольгу от официальных семейных уз.

Степанов, конечно, не собирался пуститься во все тяжкие, жену с дочкой он любил. И Ольгу побаивался, если честно.

Надо «Идиота» перечитать, в который раз за последние дни подумал он. Про Настасью Филипповну. Хотя он и так помнил, что там, в романе у Достоевского всё кончилось очень плохо.

Героическим усилием воли освободив себя от этих горько–сладких мыслей, он углубился в документ, предоставленный ему накануне полковником Семёновым. Бумага была составлена по всей форме.