Евгения Сафонова: Папагено

— Опишите пропажу, — попросила я, открывая новую страницу в протоколе.

— Ожере-е-елье, — завыла блондинка, промакивая платочком искусно подкрашенные глаза. Тушь, кстати, изумительная — и не думает течь. — Котик мне подарил на день рождения три месяца назааад…

— Платиновое, — буркнул «котик». — Алмаз «Джонкер».

— «Джонкер»… Тысяча девятьсот тридцать четвёртый год, Южная Африка… Семьсот двадцать шесть карат, если не ошибаюсь… Первый владелец — Гарри Уинстон?

— Понятия не имею, — голос владельца трёх особняков и четырёх квартир в разных частях света злобно булькал в необъятном горле. — Ольке брюлик понравился, я его на «Кристи» и купил, а что про него болтали, мне по…

— Да, пожалуй, теперь мне всё ясно, — я зафиксировала вышесказанное аккуратным разборчивым почерком. — Скажите пожалуйста… вы ничего не слышали о некоем воре по прозвищу Соловей?

— Слышал, а как же! Борьку, соседа моего, год назад так же обокрали. Ничего не взяли, кроме яйца этого, Фаберже. Зелёные рядом лежали — не тронул! А на сейф посмотришь — в жизни не поймёшь, что взломали. Только перо, сука, оставил, — «котик» рычал почти по-собачьи. — Значит, до меня добрался…

— Мы ловим Соловья уже пять лет, — выслушав длинную непечатную тираду, спокойно продолжила я. — Послужной список его приличен: тринадцать ограблений. Характерный почерк: никаких следов, ни одной зацепки, соловьиное перо на месте преступления, один-единственный украденный предмет… и чрезвычайное богатство пострадавших.

— Робин Гуд х… — выплюнул честный бизнесмен. — А отловить его, когда продавать будет — никак?

— Мы думаем, что Соловей не нуждается в деньгах. Он не торговец, он коллекционер. Для него это своего рода искусство… и акт возмездия. Видите ли, по странному стечению обстоятельств, все без исключения пострадавшие лишились очень дорогих вещей с очень долгой и непростой историей… о которой они, увы, не имели ни малейшего понятия.

— То есть?

— Упомянутый вами Борис Алексеев, владелец украденного яйца Фаберже под названием «Памятное Александра Третьего», приобрёл его на аукционе «Кристи» за шесть миллионов долларов. Если я не ошибаюсь, сделал он это потому, что незадолго до покупки его коллега по бизнесу купил похожее, а Борис Иванович не хотел ударить перед ним в грязь лицом… При этом он искренне считал Карла Фаберже французом, а об Александре Третьем знал только, что он был императором. Вопрос о том, в каком веке он жил и какой страной правил, вызвал у Бориса Ивановича крайнее затруднение.

— А какая на… разница?!

— Для вас — никакой, — легко согласилась я. — А вот для Соловья, видимо, огромная. Видимо, он счёл вас, Бориса Ивановича и ещё одиннадцать ваших товарищей по несчастью недостойными владеть подобными сокровищами.

— Меня?! Недостойным?!! Да я… — «котик» осёкся, но это явно стоило ему нечеловеческих усилий. — И что, за пять лет вы его не поймали?

— Мы пытались, поверьте. Но за пять лет у нас не возникло ни одного подозреваемого, — я запнулась, но повторила, — ни одного.

— И на… тогда нам нужна…

Я не слушала — хрустальная люстра и натяжной потолок вдруг прыгнули и унеслись куда-то, а вместо них я видела рампы и лепнину Малого Зала Консерватории пятилетней давности. Дело Соловья только попало ко мне — но тогда ещё не было клички «Соловей». А была коллекционная скрипка Амати, похищенная в нашем районе; её владелец, хозяин подпольного ломбарда, собиравшийся в ближайшее время выставить скрипку на аукцион; её прежний владелец, учитель музыки, заложивший семейное сокровище за десять тысяч долларов на лечение умирающей дочери; и его любимый ученик, в день кражи гулявший на дне рождения своего друга в обокраденном доме. Связь между двумя последними элементами я уловила первой: потому и была в свои двадцать пять старшим следователем, что отличалась каким-то животным чутьём и раскрывала «глухари», которые тихой новенькой кидали для галочки. Разузнав всю подноготную бывшего владельца «Амати» (у того было железное алиби — всю ночь провёл в палате дочери) и прослышав о талантливом Алёшеньке, который питал к своему первому учителю самые нежные чувства, я вдруг ощутила знакомый укол в сердце. Дело нечисто! Никаких следов, ни одной зацепки: друзья Алёшеньки хором уверяли, что тот всё время был на виду, разве что в уборную удалялся, но… чтобы убедиться в своей правоте, мне обычно требовалось всего-навсего взглянуть в честные глаза подозреваемого. А найти улики — дело техники, если знаешь, где искать.