Лариса Захарова - Год дракона

Быков потискал свой огромный подбородок и, отведя глаза, заявил, что в этих рассуждениях есть своя правда, концы с концами сходятся.

И вдруг — явные следы обыска… Не поверил, значит, полковник… Не все концы с концами у него сошлись. Впрочем, Гриша сознавал, так и должно быть, никуда не денешься. Но с другой стороны, полковник ведь нарушил соцзакониость! Надо немедленно писать жалобу прокурору. Да, дела… Вообще-то Быков не дурак, чтобы в наше время, когда на одних жалобах любой преступник из-под любой статьи выползет, проводить незаконный обыск. Нет, торопиться не надо. Надо еще посмотреть, выждать. С жалобой успеется.

Вера заныла:

— Я пить просила, а ты и спать не даешь… Боже мой, мне ведь к восьми на работу…

«Слушала бы поменьше отца, вышла бы за меня замуж, давно б не работала», — мысленно огрызнулся Гриша и вернулся на кухню за забытым соком.

Протянул чашку Вере и сказал:

— Похоже, у меня был шмон…

— Господи, кому ты нужен?.. Почему сок горячий? Выключи свет, — сонным голосом пробурчала Вера и снова бухнулась в подушки.

Чего она так напирала на чавычу? Уж не беременна ли? Это было бы неплохо. Макс бы перестал упираться. Он не только жестокий, он ведь еще и сентиментальный, Макс… Верка родит, и перестанет этот леший на ней строить свои расчеты. Надо ей сказать, решил Гриша, если «влетела», чтоб кончала со своим дурацким каратэ. От одних воплей «йе-ей!» может выкидыш случиться.

«И все-таки я кому-то нужен, — думал Гриша, маясь бессонницей. — И, видимо, не милиции и не воришкам-домушникам. Макс? Что-то задумал Макс? Послал разведчиков? Веру спрашивать бесполезно — она может не знать. А вот ее ключами могли воспользоваться», — уснуть Гриша уже не мог.

Вера внезапно проснулась среди ночи в тревоге. Она вдруг вспомнила, как после уроков случайно зашла в канцелярию. Вот где, действительно, был обыск. За столом сидела женщина, майор милиции, и перед ней лежала гора папок — личных дел учителей. Да, да, именно учителей! Если бы ребят, то это было бы нормально. Чтобы в огромной школе кто-то из учеников не попал на заметку в милицию, такого практически не бывает. Но при чем тут учителя?

Вера попыталась расспросить завуча, та отделалась загадочной улыбкой. И Вера затихла, чтобы не привлекать к себе внимания. Она заволновалась, хотя понимала, что у нее-то в личном деле все чисто. Какие к ней могут быть претензии? Мама у нее — скромная медсестра, папа — бывший работник Госснаба, ныне концертный администратор, и вообще — она уже третий год живет вполне самостоятельно, отдельно от родителей. У нее, таким образом, собственное имущество, свой образ жизни. Гриша в ее личном деле вообще не фигурирует. А с кем она спит, это никого не касается. Да и в школе никто не знает о существе их с Гришей отношений. Ну, скажет кто-то, что видел, как Вера Максимовна садилась в модерновые «Жигули». Так таких «Жигулей» в Москве и области — пересчитаешься, как говорят дети. Но в принципе это все плохо пахнет. Обыск у Гриши, если ему, конечно, не пригрезилось спросонья, сыск в школе… если ей тоже не почудилось с перепугу, что запылала именно ее шапка…

Вера приподнялась на локте и обнаружила, что и Гриша, как она сама минуту назад, напряженно всматривается в потолок.

— Слушай, отец, — она села на постели. — Не бери в голову. Но, по-моему, мое личное дело из школьной канцелярии могло тоже перекочевать на Петровку или куда там… Ну и что? Что они докажут?

Гриша вскочил. Она погладила его по голове, как ребенка, утешая:

— Кто замочил Ламко, неизвестно. Ведь не ты.

— Не я, клянусь тебе, Вера, не я… Любовью нашей, детьми будущими, не я… Но страшно, понимаешь, страшно… Ведь я… — он захотел ей рассказать, как собирается взвалить убийство на Малышева, потому что ее отец строго-настрого приказал сделать все, дать милиции убийцу на блюдечке с голубой каемочкой, лишь бы никто не ковырялся в делах «Эллады». А ведь так можно добраться и до дел самого Гриши Горохова, коих немало… А там потянется нить к Максу. Крах Макса убьет все. Разрушит их любовь. Разметет все надежды. Но язык не поворачивался признаться Вере.

«Как я люблю его», — думала Вера, рассматривая Гришино лицо в слабом свете весеннего предрассветного часа, — и она испытала горделивое чувство, знакомое всякому, кто, отстояв очередь, испереживавшись, что не хватит, все-таки стал обладателем желанного и долгожданного дефицита. Она была абсолютно уверена: ей удалось воспитать из нищего студента свою опору и поддержку, каменную стену, за которой она укроется от жизни, когда уже не сможет прятаться за великой стеной, воздвигнутой отцом.