– Прилягте, Владимир Семенович. – Монах подвел старика к дивану, взбил подушку. – Она не умрет. Я сейчас закончу, сделаю чай, посидим, поговорим. Отдохните пока.
Он уложил старика, принес из прихожей свою громадную дубленку, укрыл. И занялся уборкой. Несмотря на размеры и вес, двигался легко и споро.
Он деловито убирал со стола, выносил на кухню блюда и тарелки и поднимал стулья, старательно переступая через осколки. Иногда они оглушительно трещали у него под ногами, и тогда он в сердцах чертыхался.
Распихав салаты и закуски по пластиковым коробкам, он определил их в холодильник. Свалил грязные тарелки в раковину и засучил рукава.
Звякало стекло, журчала вода, Монах увлеченно орудовал посудным ежиком. И думал…
Когда он вкатил в гостиную дребезжащий столик на колесах, доктор дремал. Монах подошел неслышно, протянул руку, чтобы тронуть старика за плечо. Взгляд его упал на тумбочку у изголовья, и он недолго думая открыл дверцу. Внутри на потемневшем серебряном подносе лежали две распечатанные упаковки с таблетками и футляр с очками. Доктор шевельнулся, и Монах поспешно сунул упаковки себе в карман. Помедлил, соображая, и на цыпочках вышел из гостиной.
Комната Лики была рядом со спальней старого Левицкого. Светлая мебель, бежевый диванчик, десяток зверушек – щенки, львята, медвежата, пестрые подушечки с картинками. Кресло с бежевой обивкой, на спинке брошенный небрежно красный халатик. Картины на стене – лес, река, луг. Фотографии на стене: Лика в тяжелом гриме, в парике-блонд, в длинной белой хламиде – не иначе, Дездемона; в костюме Снегурочки и Красной Шапочки; и совсем маленькая – в костюме зайчика.
Стеклянный письменный стол, красный ноутбук.
Деревянная кровать под гобеленовым покрывалом, тумбочка, ночник. Монах потянул верхний ящик, покопался в каких-то бумажках, бижу, выудил из глубин блестящую пластинку. Сунул в карман и потопал вниз…
– Прошу к столу! – Он тронул старика за плечо. – Как вы?
Тот открыл глаза.
– Хорошо, спасибо. Олег, позвони Юлии, как они там.
– Только что звонил, Владимир Семенович. Лика в реанимации, Юлия останется в больнице до утра. Утром я ее сменю.
– Я с тобой.
– Хорошо. Я заварил все чаи, которые нашел. Сахар?
Доктор, ссутулившись, сидел под Монаховой дубленкой как в будке, держал тяжелую керамическую кружку, грел руки.
– Владимир Семенович, кто родители Лики? – внезапно спросил Монах.
Доктор не удивился. Пожевал губами и сказал:
– Отец – Рома, мать – не знаю. Я не спрашивал, он не говорил. Бедная Кара… Откуда ты знаешь?
– Каролина находилась в психоневрологической лечебнице за три месяца до рождения Лики, и в ее документах ничего не сказано о беременности. Вряд ли это недосмотр персонала. Родила Лику другая женщина, акушерка описала ее – молоденькая, совсем девчонка, безмужняя. Кто эта женщина?
– У Кары были проблемы с головой, это у них семейное, по материнской линии. А та женщина умерла. Ее тетка вышла на Рому, поставила перед фактом и спросила, что будем делать, папаша? Кара уже прибаливала тогда, за год-полтора до того оставила театр, сидела дома, и Рома собирался начать новую жизнь с… – Старик замялся.
– С Эллой Николаевной, я знаю. Она мне рассказала.
– Это была сумасшедшая любовь! – вздохнул старик. – Элла… таких женщин одна на миллион! Элли… А тут вдруг ребенок. Рома бросился ко мне – что делать? Самое время пожить для себя, дети выросли, Лариса – студентка, Ленька – уже здоровый оболтус, а тут такое. Я спросил, ребенок твой? Он говорит, мой. Как же говорю, ты мог? А Элла? Он развел руками, так, мол, получилось, ты же меня, кобеля, знаешь. Знаю, говорю, я тебя знаю как облупленного. Он никогда не терялся и ни от чего не отказывался, его хватало на всех. Я говорю, если ничего не чувствуешь, сдай в дом малютки. Там полно брошенных детишек, одним больше будет. Одной, то есть. У нас в области есть такой дом, можем съездить посмотреть. Ничего, говорю, всякое в жизни бывает, там накормят и читать научат, государство не бросит. И ремесло дадут в руки. А ты начнешь новую жизнь с Эллой! Говорю, а у самого сердце переворачивается от жалости. У нас с женой не могло быть детей, и сразу мысль у меня – заберу это никому не нужное дитя себе, Лена обрадуется! Лена – моя покойная жена. И не чужая девочка, Ромкина…
Он загорелся, а потом говорит: чувствую себя последней сволочью! Женщин бросал, а детей… и вдруг заплакал. Поверишь, я даже испугался! Ромка всегда прыгал по жизни, ничего не брал в голову, Лариса и Ленька мало его интересовали.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу