Илья Плахута - Спящий Бог

На этом, наверно, и всё, святой отец. Я поделился с Вами, исповедался. Спасибо. Кроме Вас об этом знает только моя сестра. Но ей совершенно нет до меня дела – у нее сейчас особенный период в жизни, такой, который описывают в учебниках по биологии и физиологии. Она занята другим, точнее – другими …

И да, никому не говорите то, что услышали. Забудьте. Выбросите из головы. А если у Вас не получится, то в тот момент, когда мне вновь станет нудно, я приду к Вам. Но тогда огонь будет пылать во мне, и Вам не избежать его. Вы почувствуете весь его жар.

Спасибо еще раз. Увидимся на воскресной мессе.

Гарри вновь постучал костяшками по крепкой, деревянной стенке исповедальни. Отец Фрэнк слышал, как он не спеша вышел за порог церквушки. Сам же священник осел на пол, не зная толком, что делать дальше. Да и что он мог сделать? Да ничего, ровным счетом ничего. Не нарушит же он тайну исповеди… Таким образом, решив найти успокоение в своих снах и воспоминаниях, отец Фрэнк вновь задремал. Он уже и забыл, как в душе когда-то пылал огонь, правда, тот ему казался мягким и безобидным…

Отцом Фрэнком овладела приятнейшая нега. Давно ему не доводилось вот так спокойно провести день, без лишних церемоний, обрядов и тем более исповедей. После последней исповеди ему было как-то даже не по себе, хотя уже прошло несколько дней, да и за собой подобных эмоций он ранее не замечал. Однако, он давно уже подозревал, что рано или поздно должен был попасться на его исполненном священным долгом пути какой-нибудь псих. Отца Фрэнка лишь волновало количество подобных случаев – честно говоря, он боялся продолжения. От Гарри продолжения не ожидалось – парень довольно четко дал ему все понять.

А сейчас всё уходило на задний план, не пытаясь даже зайти на территорию снов и воспоминаний священнослужителя. Отец Фрэнк захотел выпить вина. Такое с ним случалось не часто, но случай был подходящий: он вспомнил про тысяча девятьсот семьдесят первый год. Хороший то был год для отца Фрэнка, который тогда даже не думал о том, чтобы встать не то, что на путь Бога – даже на путь истинный. Это сейчас он ограничен со всех сторон моральным, божественным, социальным и другими законами. Тогда ему было плевать на законы, в то время он был похож на персонажа из «Беспечного ездока» – такой же вольный, такой же свободолюбивый, такой же «плевать-я-хотел-на-всё».

Тогда он познакомился с ней. Ее звали Дженни. Ему не было совершенно без разницы, кем она была на самом деле, откуда родом и почему оказалось в его компании. Ему было с ней хорошо, и сейчас, вспоминая ее, он причмокивал сухими старческими губами молодое вино, вспоминая моменты дикости, свойственные юности. Ему даже показалось, что это происходило не с ним, что он не знал никакой Дженни, что те безрассудства в их исполнении были всего лишь его больной фантазией. Отцу Фрэнку действительно хотелось (и, возможно, даже пора, по словам многих людей в деревушке) уходить на заслуженный отдых – он чувствовал себя больным и обветшалым, словно слившимся со строением старой церквушки, одного из самых старых зданий в городе. Вот он и ощущал себя таким же старым, таким же одиноко стоящим среди массовых застроек и общей удовлетворенности.

Отец Фрэнк не был удовлетворен. Во всех смыслах этого слова, абсолютно во всех. Ему не хватало радости, бодрости, смелости, похвалы, важности, щедрости, жалости – и этот список можно было продолжать. Не говоря уже о том, что ему не хватало секса. Простого человеческого секса, которого он был лишен последние тридцать с небольшим лет. Вот и образ Дженни, девушки из ниоткуда, не случайно вырос в его сознании.

– Чертова молодость! – закричал на всю церквушку отец Фрэнк. И сразу же осекся – несмотря на некое наплевательство, ему нельзя было забывать о том, кем он являлся сейчас, какой сан занимал. Всё остальное – воспоминания, пустые и ненужные для настоящего времени, но такие живые и яркие, что хочется забыть о настоящем, вернуться в прошлое и уже оттуда попытаться сжечь будущее, которое ничего хорошего не предвещало. Но всё же это были пустые и ненужные мысли…

Взяв бутылку священного вина, отец Фрэнк направился в свою любимую исповедальню. Иногда у него складывалось впечатление, что он может укрыться там от чужих глаз, посторонних мыслей и самого Верховного, око которого было везде, куда ни взгляни. Как раз в этом смысле у исповедальни было двойственное положение: так как это помещение помогало отцу Фрэнку выслушивать о наболевшем, накопившемся или просто всякий странный бред (он опять вспомнил Гарри), в общем, ту информацию, которая никогда не выйдет за пределы церквушки или точнее сознания священнослужителя, то он считал вполне возможным спрятаться самому в этом помещении, чтобы ничьи глаза его не видели, а уши не слушали. Тем более в данном случае он не хотел сдаться пьянчужкой в лоне христианской морали. Вновь привалившись к деревянной стенке, отец Фрэнк спокойно выпил третий или четвертый (а, может, пятый – кто считал?) стакан вина. Он даже подумал, что на ближайшую церемонию священного напитка может не хватить, но усталость и воспоминания брали своё.