Лариса Соболева - Дежавю с того света

– Стало быть, мы таперича купцами именоваться будем? – не обрадовалась она. – А на что это тебе? Ты поглянь, у нас же все есть, вон стол ломится…

– Мамаша, вы как папаша, царствие ему небесное, тому тоже всего вдоволь было. Кабы не дед, то косили бы мы до сих пор поля барские. Я размаха хочу, жить по-другому желаю.

– Так ведь пошлины огромадные… – запричитала мать.

– То не ваша забота, а моя. Я без батюшки дело наладил, деньги приумножил в разы. Хочу пароход купить, баржу – Афанасий Емельянович продает, гостиный двор открыть, дом построить, чтобы как у Прошкиного отца… нет, лучше!

– Ты им не ровня, ладно, по девкам вместе бегаете, а чтобы состязаться… они вон какие богатые, как баре.

– Так и я, мамаша, не голь перекатная, погодите, сколочу капитал поболее ихнего, а там и в первую гильдию войду.

– Чем же тебе наш дом не люб, Сереженька?

– Уф, мамаша, вам не объяснишь. Дом указывает на положение, престиж поднимает. Да и простора хочется…

– И на что тебе простор? Вот кабы ты женился…

– Может, и женюсь. Правда, женюсь. Когда-нибудь.

А она восприняла его слова за обещание, потому новость пролилась бальзамом на душу, ведь давно пора остепениться! А то с дружком Прохором пропадают ночи напролет, каково матерям приходится – не думают. Но жена попридержит возле юбки, за чуб оттаскает, если что, а матери спокойней станет. Аграфена Архиповна хлопнула в ладоши, визгливо рассмеялась от радости и засыпала сына вопросами:

– Неужто сподобился? На ком же? На Катьке? Али на Дарье? На Марьюшке! Тоже нет? Ну да, раз ты купцом законным станешь, то девки наши тебе не пара, нет. Купеческую дочку искать надобно, чтобы с приданым хорошим, с положением, верно?

– Верно, мамаша, верно. Я уж и участок присмотрел…

Сергей весело подмигнул матери и приступил к ужину.

Петр Тимофеевич беспокойно поглядывал на ходики, одиннадцатый час пошел, а Наташка еще не вернулась. Он и газету перечитал два раза, и в окошко выглядывал, и на улицу выходил, но там было пусто – что в одну сторону, что в другую, время-то позднее. Редкая двуколка проносилась мимо с загулявшим пассажиром, громыхая колесами да копытами, а больше – никого.

Страшно за девчонку, Наташке шестнадцать годков, росла в деревне, ее обидеть всякий может, она ж доверчивая и глупенькая. Племяшка в прислуги подалась, а хозяйка попалась – не приведи господи, Наташка не то чтобы жаловалась, но рассказы ее не порадовали дядю. Хозяйка спесивая, жадная, злая и подозрительная – точь-в-точь жена его, раскладывавшая пасьянс на столе. Она уж давно переоделась ко сну, волосы намотала на папильотки, рожу маслом конопляным смазала – отвратительное зрелище, а племяшку мужа ждала, чтобы злобу, накопившуюся за день, вылить на безответное дитя.

– Чего маешься? – вдруг фыркнула жена, когда он в очередной раз отодвинул занавеску и всматривался в улицу. – Придет твоя Наташка, никуды не денется. Чай, с кавалером прохлаждается, они – деревенские – шибко до любви охочи. Гляди, принесет в подоле – будешь знать.

И так-то Петр Тимофеевич на взводе был, а тут эта кикимора подлила масла в огонь. Обычно он ни полслова ей в ответ не скажет, неохота потом выслушивать карканье с шипением, но не на сей раз.

– Не смей сироту обижать! – погрозил пальцем он. – Наташка хорошая, добрая, а ты ее все пилишь, пилишь! Ей и так несладко…

– О!.. О!.. О!.. – с презрением произнесла она и понеслась: – Я энту дармоедку цельный год кормила-поила, а взамен что-с? Придет, в комнате спрячется, рожу воротит…

– А за что ей тебя любить? Ты у нее все деньги до копеечки отбираешь, да еще попрекаешь! Кабы у Наташки деньги были, взяла бы она извозчика, а не шла бы через весь город пешком…

– Извозчика?! – взвизгнула жена. – По какому такому праву? Да я – я! – в жизни два раза на извозчике ездила. Воля ваша, Петр Тимофеевич, однако деньги я у нее не зазря беру, она туточки год жила, чей хлеб ела?

– Мой! – рявкнул он…

И пошло-поехало.

А Наташка на работе задержалась, чему сама была не рада. Горничная прихворнула, хозяйка приказала девушке дождаться ее, чтобы переодеть, да за услугу платы не обещала. Впрочем, плату Наташа получила – пощечину, когда уронила платье, а как тут не уронишь, когда руки от страха трясутся? Обиду девушка не могла забыть, бежала к дядюшке и плакала. Горек сиротский хлеб: тетушка попреками заездила, хозяйка – злобой, друзей нет, дома родного нет…

Непривычная к городу Наташка ночью путала улицы, за год, что прожила у дядюшки, так и не узнала толком, где чего находится. Не выпускала из дому ведьма старая – тетушка, с утра до вечера заставляла спину гнуть, ну, на рынок брала с собой или в лавку, если требовалось нести что-либо тяжелое, и все. А с обидой в сердце и слезами тем более заплутаешь.