Юрий Теплов - Шахидки. Роман

– Нэ нада проверять, Шура-джан. Грины банковские.

Юлька догадалась, что «Шура-джан» – это москвич.

– Я понимаю, эта сумма за катеньки и цинки.

– Да. Еще нам стрэлки нада.

– Со стрелками сложно, Зелимхан.

– Нэ нада имя. Теперь я Магас.

– Почему «Магас»? Намёк на ингушскую столицу?

– Умный человек придумал. Новое имя, как рыба плавает. То я – Магас, то – другой. И третий тоже Магас. Кого федэралы искать будут?.. Что ты про стрэлки сказал?

– Сложно достать, Магас.

– Тебе не сложно. Твоя фамилия – ошибка. Ты не Коршунов, ты Орлов! Орёл!

– Хватит, Магас, – остановил его москвич.

– Не будь жадный, Орёл! Скажи свою цену за стрэлки?

– Сколько штук надо?

– Двадцать.

– Сам посчитай: пол-арбуза за штуку…

Возникла пауза, и Юлька шепотом спросила Георгия:

– Как понять «пол-арбуза»?

– Арбуз – миллион в долларах.

– Ни фига себе! – вслух поразилась она.

– Дорого, Шура-джан. Где десять арбуз вазму?

– Ты и больше найдёшь, если захочешь.

Нет, не напрасно москвич заработал свою кликуху «Шура-лимон». Не похоже, что он готов уступить. И в дискуссию видно не захотел вступать, потому как вмешался Мирзоев:

– Стрелки на особом учете.

– Тэбэ слов нет, Гасан. Ты малый чалвэк.

– Он – мой человек, Магас, – снова заговорил Шура-лимон. – Все контакты только через него.

– Когда тебя нет – да! Давай за пять арбуз!

– Мой шеф, хоть и дурак, но доля его не дурацкая.

– Убавь его долю.

– Я хожу по лезвию ножа. Мой дурак – моя крыша. Десять арбузов!

– Без ножик режешь! Пять, а?

– Прошу к столу, там договоримся.

Приборчик замолчал. Если в нем и была пленка, то крутилась она совсем бесшумно.

– Не хватило мощности до столовой, – пояснил Георгий.

– Как ты, Гера, ухитрился все это записать? В их кишлак залез?

Он уставился на нее с удивлением.

– Откуда ты знаешь, что эта явка – кишлак?

– Подружка рассказала.

– Та, которую изнасиловали?

– Она… Ты не боялся, Гера, что тебя там застукают?

– Я не был внутри, Юля. Внешний жучок сработал. Ты все поняла?

– Не все. Что такое цинки, стрелки?

– Цинки – это коробки с патронами. Стрелка – переносной зенитный комплекс.

– Чтобы наши вертолеты сбивать?

– Да.

– Но это же кошмар!..

– Лебедев подозревал Мирзоева в двурушничестве. Мы не успели помочь ему.

– Почему же их не арестуют, Гера?

– На это есть причины, о которых знать тебе не положено.

В этот момент приборчик-слухач ожил. Она услышала голос Холеной морды:

– Мы поехали, Шура-джан. Надеюсь, твой пропуск даст зелёный свет?

– Можешь быть спокоен…

Георгий убрал свою хитрую игрушку в хозяйственную сумку. Юльке захотелось вытянуться на диване и полежать.

– Я провожу тебя через калитку, – сказал Георгий.

– Мне сейчас нельзя к тетке. От меня коньяком пахнет. Можно, я у тебя отдохну?

Он обречено вздохнул:

– Пошли наверх…

Две двери наверху были настежь. В одной из спален стояла широченная тахта, другая была похожа на девичью келью – с односпальной деревянной кроватью и трельяжем у изголовья. Туда Георгий и завел Юльку. Достал из комода чистое белье, сам застелил постель.

– Раздевайся и ложись, – сказал. – Я тоже сосну минуток сто, – и утопал по лестнице.

Юлька сбросила с себя верхнюю одежду. Осталась в одних трусиках, лифчика, как и всегда, не носила. Потрогала свои красивые груди, глянула на них в трельяжное зеркало и нырнула под махровую простыню. Закрыла глаза, но засыпать не собиралась. Прислушивалась, не поднимается ли к ней Георгий. Поторапливала его мысленно. Но он, бессовестный, оказался глух к ее немым призывам.

Сколько она пролежала в таком томительном беспокойстве, ей было неведомо. Оно, беспокойство, давило на нее и злило. Сколько можно испытывать такое давление! Наконец, она не выдержала, решительно откинула простыню и, не одеваясь, шагнула на лестницу. Спускалась с остановками и бьющимся сердцем.

Свет в зал проникал из кухни. Остатки предутреннего пиршества были уже убраны и посуда перемыта. Георгий, раскинувшись на спине, лежал в одних плавках. Груди ее напряглись. Она сделала еще шажок и бросилась в его постель, как Анна Каренина под поезд.

Наверное, он тоже ждал ее. Потому что мгновенно открыл глаза, сграбастал ее и уложил рядом с собой. Она в беспамятстве прижалась к нему и почувствовала, что плавки у него торчком. Это не оттолкнуло от него. Наоборот, она прижалась плотнее, и его торчок ей не мешал. Он осыпал легкими поцелуями ее лицо, шею, грудь. Она таяла от них, пока не истаяла совсем. Затем почувствовала мгновенную боль внизу и поняла, что он вошел в нее весь. Боль стала приятной, она готова была терпеть ее до скончания жизни, уходившей в бесконечность.