Дмитрий Сивков - #БабаМилосская. Наши - «Код да Винчи» и саги Толкиена

– Не подскажете, где туалет? – спросил я подошедшую смотрительницу, явно намеревавшуюся повнимательнее присмотреться к такому излишне деятельному посетителю, и попытался пошутить.

– Увлёкся, знаете ли, не заметил, как распоясался.

Юмор – не самая сильная сторона музейных сотрудников. Хотя, опять же, каких и где. Однажды в Одесском литературном музее довелось услышать, как смотритель в «Зале одесской литературной школы» отбрила по телефону родную мать: «Мама, не отвлекайте меня по пустякам! Мне некогда, у меня посетители». При этом гулкую тишину зала я заполнял исключительно в одиночку. Осознав всю глубину проявляемого ко мне внимания, я перестал приглядываться к пёстрому галстуку-селёдке, стягивавшему некогда шею Ильи Ильфа, спрятал руки в карманы брюк и перешёл в другой зал. Интересно, как бы такая ответила мне в данной ситуации или куда послала? Её же столичная коллега была безучастна и конкретна, как «О» кей Google»: «На первом этаже. У гардероба».

В туалете я первым делом проследовал в кабинку. Усевшись на крышку стульчака, достал мраморный сколыш и планшетник. Выбрал снимок левого плеча с наиболее удачного ракурса, приблизил его так, чтобы изображение соответствовало размеру «образца», а потом приложил его к экрану. Хотя одна сравниваемая часть была объёмной, а другая плоской, можно было определённо говорить о том, что рваные края сколов совпали!

Пальцы тут же стали непослушными, словно и сами окаменели. Камешек выскользнул, но я словил его, сжав колени. Уф! Хотя чего переживать, это же мрамор, а не хрусталь – не разобьётся. Вроде бы, очевидно. Но не покидало ощущение, что сделанное мною открытие могло поменять разом и структуру веществ и законы физики. Не бывает? Так и того, что явилось, казалось, тоже не может быть! Атмосфера в музейном туалете стала наполняться чем-то густым и тревожным, словно воздух перед грозой. Гром не заставил себя ждать. Дверь кабинки дёрнули снаружи. И на, казалось бы, обычную для общественного туалета ситуацию организм отреагировал так же непосредственно, как и непредсказуемо. Сердце внезапно юзнуло вверх, словно подсечённый полосатик-окушок, и где-то там часто-часто забилось хвостом о прибрежную гальку, временами пружиня и отрываясь от неё склизким тельцем. Жабры забила одновременно обжигающая и удушающе тяжёлая, лишающая сил и воли субстанция. Шаги тем временем поспешили дальше, через кабинку хлопнула дверца, щёлкнула задвижка, брякнул стульчак, затем практически сразу последовал долгий утробный, с булькающими переливами звук, усиленный акустикой унитаза. Физиологическая «увертюра», завершившаяся протяжным и измождённым выдохом облегчения, подействовала успокаивающе. «Матросику» удалось-таки допрыгать до воды, скользнуть в неё, уйти на безопасную глубину под сень разлапистой коряги и замереть там, потихоньку приходя в себя.

Надо было срочно убираться из музея, пока неведомый горнист не сыграл «большой сбор» всем фобиям и страхам. На Волхонке оторваться среди праздной публики от гипертрофированной тревоги, вовсе ускользнуть от неё, нырнув в метро на «Кропоткинской», и уже окончательно затеряться следовало в чреве Переяславского вокзала. А в поезде, ближе к Галичу, убаюканный и умиротворённый кормовой качкой на верхней полке плацкартного вагона, глядишь, и смогу найти всему объяснение. В конце концов, как говорил Остап Бендер, люди больше всего пугаются непонятного. По его словам, он сам когда-то был мистиком-одиночкой и дошёл до такого состояния, что его можно было испугать простым финским ножом. Не хотелось бы уподобляться.

Привычка иллюстрировать свою речь цитатами передалась мне от матери Катерины Назаровны. От бати Петра Григорьевича, как большинство Чемоданов, перенял тягу к перемене мест и роду занятий, некий авантюризм и верность крепкому словцу. А вот своеобразная прибауточность перешла по материнской линии. Мама на девятом десятке даже после инсульта, удалившего многие файлы из её цепкой памяти, с лёгкостью выдавала многочисленные частушки. Поводом для этого могло стать любое слово в разговоре.

– Амурка чего-то разлаялся, – прислушиваясь к брехне дворового пса, могла сказать моя сестра Галина, у которой в соседнем райцентре Нижние Броши, куда сестра ушла замуж, теперь и жила матушка.

– А у меня сразу частушка вылезла, – практически тут же заявляла мать и делала многозначительную паузу, ожидая, когда её попросят спеть.

– Так спой, раз вылезла, – через какое-то время откликалась сестра.