Василий Зюбин - Собачий век

– Что вы разнылись, им бедным «трусы в скатку» не выдали. Да с нами вообще считаться нечего, – разошелся тоже уже крепко поддатый полковник Маслов из соседнего отдела. Ему, видимо, удалось пообедать с пивом. – Все мы клят-во-пре-ступ-ни-ки. Такую страну проспали! Надо гнать взашей всех, кто говорил священные слова: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…» Всех, засранцев, до единого!!! И гнев трудящихся, о котором мы с выражением говорили, на наши головы еще обрушится.

– Взашей! Ну, ты загнул. А кто же Родину защищать будет? – удивляется Петренко.

– На карту посмотри, защитничек сраный. Твоя «ридна хата» за границей оказалась, а ты глазом не повел. Все проспал. – Маслов набычился. В его руке хрустнул пластмассовый стаканчик, и водка сквозь пальцы потекла на стол. – У тебя полстраны втихаря оттяпали, ты эмигрантом стал, никуда не уезжая, а сейчас о носках каких-то плачешься, да о квартирке теплой московской мечтаешь, пенсии сытной. Тебе ведь все остальное по х… Только не будет тебе квартирки-то, не будет! И пенсии ты сытенькой не дождешься. Предатели ни в одной стране в чести не были. Их кормить никто не будет. И нас не будут! Пока последний офицер, присягавший Советскому Союзу на верность, не уйдет в отставку – армию будут бояться и держать на голодном пайке!

Страсти накалялись нешуточные, раз в ход пошла ненормативная лексика. И тут всегда важно найти такой тост, который всех бы успокоил, смягчил. Полковник Смоленский Николай Ефимович, заместитель Корнеева, а по призванию и зову души – вечный тамада, в этом деле толк знал:

– Предлагаю выпить за милых дам!

Как тут не выпьешь, не захрустишь соленым, пусть и чуть отдающим плесенью огурцом. Спор стихает. Компания распадается на группы. В каждой возникает новая тема. Все стараются выплеснуть, что на душе накипело, и в ответ получить так необходимое понимание. Кто-то вспомнил лето и свою пляжную «лав стори». Другой чуть ли не в ролях рассказал забойную историю, как начфин главка занимал деньги у знакомого директора ресторана, чтобы выдать офицерам командировочные перед отправкой в Чечню.

Когда все обиды и тревоги уже выплеснулись наружу, разговоры стихают. Душа просит песни.

– Не затянуть ли нам традиционную? – звучит риторический вопрос, и тут же несколько голосов затягивают: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»

Их с готовностью подхватывают остальные: «Артиллеристы, зовет Отчизна нас!»

Поют громко, не таясь, во весь голос, почти самозабвенно. И весь протест против беспросветной и унизительной нынешней жизни, вся горечь о безвозвратно ушедшем времени их офицерской молодости вкладываются в слова припева: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»

И плевать на то, что этажом выше у дежурного по главку крыша начинает ехать: он ведь в ответе за порядок и дисциплину. Плевать на все начальство разом (сейчас сюда оно не сунется, себе дороже). Плевать на прохожих, спешащих по своим делам по Знаменке, до которых доносятся слова теперь уже ставшей крамольной песни. На все плевать! Дрожат стекла в окнах Министерства обороны: «Зовет Отчизна нас!!!»

На этой высокой ноте Корнеев всегда и покидал «тяпницу». Знал, дальше уже ничего толкового не будет. Мужики вконец одуреют от водки, начнут нести разную чушь, потом обязательно (независимо от количества выпитого) пойдут куда-нибудь добавлять и «лакировать». Знал он и другое: Петрович уничтожит все улики «тяпницы». Все уберет, поручит кому-нибудь из крепко стоящих на ногах ответственную миссию: захватить с собой сверток с пустыми бутылками. (Оставлять в туалете тару строжайше запрещено). А если кто-то из офицеров совсем уж переберет свою норму, что случалось крайне редко, проводит домой. Иногда молодые офицеры даже в умеренном подпитии просили его об этой услуге. Дело в том, что никто так не мог успокаивающе влиять на женщин, как Петрович. Даже самых решительных и агрессивно настроенных жен он легко обезоруживал своей доброй, мудрой улыбкой.

И на этот раз Корнеев нашел причину вовремя покинуть «тяпницу». Дежурный по главку сообщил, что его срочно вызывает генерал-майор Скорняжный. Вызов в столь неурочный час ничего хорошего не предвещал.

У памятника Пушкину на этот раз никого не было. Дождь усилился, и традиционное место встреч временно опустело. Корнеев сначала подставил лицо холодным струям дождя, затем раскрыл зонт и заступил на брошенный всей армией влюбленных москвичей «пост номер один». Свежий осенний воздух выгнал часть водочных паров, голова немного просветлела. Однако по-прежнему неоновая реклама светила неестественно ярко, а звуки улицы были особенно резкими. Корнеев знал: это верный признак опьянения.