Виталий Борисов - Следы прошлого, или Московские тайны

Рука Сидора Терентьевича, уже начавшая свое поступательное движение вперед, вдруг запнулась на месте, и сам он застыл ошеломленный в той самой позе изваяния, в какой минуту назад пребывал незнакомец. Готовый было вырваться из его горла возглас удивления так и остался на устах его, уступив место какому-то бульканью.

Незнакомец между тем спокойно полез в карман, вынул оттуда портсигар, достал, все так же не спеша, папиросу, чиркнул спичкой и закурил, выпустив под нос ошалевшему от такой наглости генералу облачко сизого дыма. Едкий запах привел Сырцова в чувство и он, опустив руку, отступил на шаг в сторону. Он обернулся, ища глазами Маланью, но ее уже не было рядом. Незнакомец же вынул изо рта папиросу, весь подался назад и вдруг громко, раскатисто расхохотался. Он смеялся, широко раскрыв рот, разведя руки в стороны и покачиваясь на стуле.

Сидор Терентьевич даже присел, пораженный этой новой выходкой странного гостя. На шум из дому выскочил растрепанный и наполовину одетый лакей Прохор, которого крик барина словно ветром сдул с его лежанки, а за ним следом, с интервалом в минуту, показалась испуганная физиономия Маланьи, должно быть решившей, что «катаклизма», о которой вчера говорил в церкви отец протоиерей, разразилась-таки, и если не во всем мире, то по крайней мере, в пределах Нижегородской губернии. Следом за ними появилась немало обеспокоенная Анастасия Ивановна. Тем временем между незнакомцем и генералом, который не отрывал взгляда своего от портсигара гостя, произошел чрезвычайно странный разговор:

– Ваш, ваш портсигарчик, милейший Сидор Терентьевич, – кривляясь, проговорил наконец незнакомец, вежливо, в то же время, поклонившись генеральше.

– Вот и гравировочка ваша в уголочке, по ней мы вас и отыскали…

– Ах, ворюга! Я тебя… А ты! Мерзавец! – прорычал в ответ на это генерал, однако несколько уже поостыв и, кажется, начиная что-то соображать.

Бросив быстрый взгляд на своих домочадцев, он вдруг ухватил таинственного субъекта под руку и поволок его с веранды к флигелю, темневшему слева, среди купы деревьев, в котором наш герой обыкновенно и жил до наступления холодов.

– Что случилось? – успела только крикнуть встревоженная Анастасия Ивановна.

– Ничего, Настасьюшка, после скажу… – ответствовал на ходу генерал, прежде чем скрыться во флигеле.

Однако в тот день так и не разъяснилась странная эта история. Более того! Когда, выждав с час, Анастасия Ивановна пошла звать своего мужа и его таинственного гостя к завтраку, во флигеле никого не оказалось.

В комнате виднелись следы поспешных сборов, а на ломберном столике около двери лежала записка, в которой Сидор Терентьевич туманно ссылался на какие-то спешные дела и писал, чтобы Анастасия Ивановна ехала без него, он же всенепременно еще до Воздвижения будет в Петербурге – «если Богу будет угодно». Последняя приписка, тем более странная, что особой набожностью генерал никогда не отличался, повергла Анастасию Ивановну в совершенное недоумение. Учиненный ею по горячим следам пристрастный допрос Прохора и Маланьи ничего не прояснил. Так что почтенной Анастасии Ивановне не оставалось ничего другого, как запастись терпением.

Равно как и прочим заинтересованным лицам. Ибо наше повествование выписывает в этом месте прихотливую загогулину и, в то время как неясная еще цепочка странных событий продвигается к своей умопомрачительной развязке, возвращает нас на несколько месяцев ранее, а именно в ненастную московскую ночь начала сентября 1893 года.

На эту ночь в календаре было отмечено полнолуние, и хотя все небо было закрыто низкими, клубящимися облаками, по распоряжению городской управы, в целях экономии, фонарей по городу не зажигали. Кое-как освещены были только большие улицы, подъезды казенных учреждений, театры. Кривые же московские переулки совершенно тонули в сырой темноте. Разве что проглянется из мрака редкое в такое время освещенное окошко или вдруг распахнется и тут же захлопнется с глухим стуком какая-нибудь кособокая кабацкая дверца, чтобы выпустить позднего гуляку, мигнет неясный отблеск тусклой лампы при входе, которая не разгоняет тьму, а даже как бы сгущает ее по сторонам…

По мокрой мостовой Стрелецкого переулка, стараясь держаться на уважительном удалении от черных провалов подворотен, двигался в это время дородный городовой, старательно обходя лужи и неторопливо размышляя – куда бы теперь заглянуть для сугрева, чтобы уж потом закрыться в своей будке до утра, предоставив припозднившихся обывателей их собственной участи.