Евгений Синичкин - Галевин. Роман в тринадцати любовных признаниях

Если опросить всех студентов журфака, то можно найти тысячи фактов загадочного поведения экзаменаторов. Потом заложить эти данные в суперкомпьютер. Попросить дать оценку случившемуся. Думаю, машина выведет заключение – намеренный алогизм. И, нарушив программу, добавит короткое всеобъемлющее ругательство.

Безразличие к результатам экзаменов выработалось у меня на первом курсе.

Я сидел перед экзаменатором. По билету требовалось ответить на два лёгких вопроса. Первый: «Что такое сюжет и фабула?». Второй: «Отличия между романтизмом и реализмом». Ответ занял полторы минуты. Экзаменаторша, ожидавшая более пространного монолога, удивилась:

– Вы больше ничего не желаете добавить? – спросила она.

– А вы?

Наверное, это прозвучало грубо. Доктор наук Орлова изучала меня глазами женщины трудной судьбы. Которая к двадцати пяти годам успела разочароваться в жизни. Она тяжело вздохнула. Опустила голову.

– По какому учебнику готовились? – спросила она, не поднимая на меня взор.

– Простите – что?

– Какая фамилия у автора учебника?

До того дня я не представлял, что бывают авторы учебников. (Хотя, может, и представлял – разве сейчас вспомнишь? О чём я точно не думал – что фамилии авторов следует заучивать.)

Я ответил искренне – понятия не имею. Орлова изобразила задумчивость.

– Что ж, тогда я делаю неутешительный вывод. Вы списали.

– Списал что и откуда? Я зашёл в кабинет без вещей. У меня нет ни ручки, ни бумаги, ни книг. Я отвечаю без подготовки.

– Ой, вы же мужчина, зачем оправдываться начинаете?

– Я не…

– Всё. Всё, хватит. Я буду ждать вас на пересдаче.

Через три дня состоялась пересдача. Нас было четверо. Я и три девушки. Требовалось совместными усилиями ответить без подготовки на двадцать вопросов. Они были элементарные. На уровне – определить размер конкретного стихотворения. Ответил на восемнадцать. Два ушли однокурсницам. Все получили «удовлетворительно». Не за ошибки – за факт пересдачи.

На факультете я узнал главную для человечества опасность – тире.

Экзамен по современному русскому языку предусматривал диктант и устный зачёт. С точки зрения русского языка ошибок я не допустил. Поэтому алой кляксе на экзаменационном листе нашлось иное объяснение.

– Молодой человек, тире – это опаснейший знак, – сообщила почтеннейшего возраста кандидат наук.

– Но какое отношение этот нюанс имеет к правилам русского языка? – закономерно возразил я.

– Вы не понимаете. Сейчас все лепят тире. Повсюду. При любой возможности. Совершенно забыли о двоеточии.

– И поэтому вы считаете, что моё тире – ошибка?

– Разумеется.

Мы обсуждали сложное бессоюзное предложение. Вторая часть содержала результат действий первой. Между ними вставало «поэтому». Одно из самых бесспорных тире в моей жизни.

– Это ваши предубеждения, – заявили мне в ответ. – Вы должны прочувствовать опасность этого знака.

– Да поймите вы, что двоеточие тут недопустимо, – я бросился в финальную атаку. – Если вы используете двоеточие, то меняете причинно-следственные связи. Вторая часть из следствия делается причиной. Это полностью меняет смысл высказывания…

– Перестаньте спорить, – отрезала кандидат наук. – Я вам уже пояснила ошибку.

Вкупе с отметкой, проставленной в зачётку, меня наградили устной характеристикой. В ней было одно слово: «Шовинист».

Мне стыдно. За шесть лет, отправившихся в мусорное ведро. Одни изучали строение генома человека. Разбирали функциональные особенности нейромедиаторов. Узнавали, как спасти жизнь. Мы же заучивали списки редакторов и издателей, возглавлявших отечественные журналы полуторавековой давности. И слушали, как полезно и необходимо ходить в церковь по воскресеньям.

На четвёртом курсе мы сдавали предмет с длинным и труднопроизносимым названием. Оно было связано с актуальными проблемами мира. Деталей – не помню.

Зачёт никто не воспринимал серьёзно. Все болтали, спорили, флиртовали. Нас одёрнули:

– Хватит шуметь! – сказала преподавательница. Высокая женщина, избегавшая пользоваться косметикой. Едва заметная хромота. На краю улыбки – отсутствующий зуб. Она продолжила: – Взрослые люди уже. Вы же не животные!

– Животные, – ответил я, – кто же ещё?

– Люди!

– Не вижу противоречия. Люди – это животные.

– Приберегите свои философские рассуждения для маленьких девочек, – она начинала злиться. – Им ваш нигилизм может понравиться.