Ирина Потанина - Мужской роман

— Презираю?! — Ромул замер на несколько секунд, и забурчал себе под нос, — Мда… Действительно, странные представления о долге. Она что, телохранитель что ли? Сам виноват… Я во всем виноват… — потом снова обратился к Игорю, — Скажи прямо, ты сможешь её остановить?

— Если она что-то решила, её не следует останавливать, — Игорь неожиданно улыбнулся, — Сейчас ей так нужна самостоятельность… И это, наверное, правильно. Тяжело для меня, но нужно ей. Это верно…

— И для меня тяжело, — выговорил старик, болезненно морщась. Потом собрался и выдавил из себя решительное, — Но жить-то ей. Я умываю руки!

Говорить было не о чем. Взаимопонимание отдавало горечью. Вынужденная политика невмешательства несла с собой боль, которая ничуть не уменьшала своей тяжести от увеличения количества принимающих её.

Так они и стояли, соболезнуя друг другу взглядами. Скорбные, молчащие, торжественные. С умытыми напрочь руками…

Итак, Вера уезжает. Вера уезжает. Насовсем уезжает. Бросает все. И уезжает. Оставляет все Яне и уезжает. А его, Игоря, она кому оставляет?

Засыпая, Игорь вдруг понял, зачем было нужно сумасшествие сегодняшнего дня. Бесконечные звонки, чужие тайны, нелепые разговоры. Старина-телефон спасал хозяина. Намеренно не оставлял Игорю ни минуты для уединения. Потому что точно знал: тому Игорю, что только что узнал о непоколебимом решении Веры, наедине с собой оставаться нельзя. Бесконечные дерганья телефонных собеседников смягчили удар. Размыли во времени осознание безнадежности ситуации и тем самым спасли Игоря от…

«Сказание о том, как телефонный аппарат предотвратил самоубийство хозяина» — мелькнуло в голове у Игоря.

Потом подумалось, что предложение это сильно смахивает на название главы в романе. Да. Если бы Игорю взбрело в голову описывать сегодняшний день, то назвал бы он описание именно так. И взбрело. Через несколько минут Критовский уже воевал с музами за конкретные слова. Музы уверенно побеждали, не отдавая противнику ни крохи из своей собственности, не даруя ни единого «точного» предложения или меткого эпитета. Но Игорь не сдавался.

Так впервые Критовскому взбрело в голову писать книгу. Описание происшедших событий, являющееся, вместе с тем, посланием к Вере. Пусть знает, пусть вспомнит, пусть поймет… А, если нет? Тем более, нужно писать. Ведь не зря же все это было. Ведь нужно же, чтобы осталось в вечности хоть что-то от их любви. Игорь не умел менять судьбу, не умел также останавливать время… Но он умел запечатлять происшедшее. Заковывать обрывки воспоминаний в слова, удерживая их и не позволяя испаряться навеки.

Вы молчите! Вы там и не были!

Не любезно я соболезную.

Нет. Царапаю быль до небыли.

Чтоб не канула. Спорю с бездною.

Кроме того, написание книги позволяло Игорю во многом лучше разобраться самому.

Правда, реальности это занятие наносило непоправимый ущерб. Игорь ею попросту не интересовался. Телефон он так и не включал. На улицу не выходил. Строчил текст, как умалишенный.

И ведь главное, писалось! Понимаете, действительно писалось… Потому, что было зачем и о чем. С самого начала пообещав записывать одну только правду, Игорь ощутил теперь явное преимущество такого писательства. Не нужно было состязаться с творцом, охотиться за красивыми сюжетными ходами, мучаться над содержанием. Вспомнил, нашел слова, записал. В этом записывании Критовскому виделись теперь не столько технологии журналиста-профессионала, сколько его личный, Игоревский, долг. Долг перед Верой, перед теми, кто показал их с Верой друг другу, перед тем, кто создал тех, кто показал…

Не испытывая ни малейшего благоговения перед новым смыслом жизни Критовского, продуктовые запасы квартиры дерзко заканчивались, финансовые ресурсы бесчувственно отказывались пополняться самостоятельно, а желудок капризно требовал пищи…

Три дня спустя внезапное появление Жэки не позволило Критовскому помереть с голоду или окончательно сойти с ума в борьбе с ненавистным вдохновением (к тому времени уже «не писалось», слова оказывались малы вспоминаемым ощущениям, Игорь метался по квартире в бессильной злобе).

— О-о-о-о! — восторгу приятеля не было границ, — Да у тебя, дружище, запой! Игорь сидел на корточках в коридоре, подпирая затылком исписанную номерами телефонов стену. Жэка деловито сновал по квартире, не потрудившись даже снять ботинки. Возмущаться Игорь не стал, прекрасно понимая, что, разувшись, Жэка мог испачкать носки. Квартира как-то самопроизвольно превратилась в нечто ужасное. Игорю даже было её жалко. Квартире будто сделали аборт, выскоблили изнутри, очистив от любви Веры и Игоря, и теперь она осталась опустошенная, заброшенная, никому не нужная. У Игоря не было на наведение уюта сил и желания.