Эллина Наумова: Будьте здоровы, богаты и прокляты. Полина и Измайлов

Горожанин Янов относился к хозяйственной деятельности учителя терпимее, чем деревенщина Карпов. Владимир Сергеевич вообще вырос в бане. Умер отец, сгорел дом, и мать с пятью детишками осталась в надворной постройке. Она доверчиво отдала Богу душу одна на почерневшем полке, отправив дочерей и сына учиться, отъедаться, наряжаться на стипендии и блаженствовать на продавленных общежитских койках. Карпов не рассказывал об этом людям. Попробовал однажды по неопытности другу Янову, тот не поверил: «Не нагнетай. После гражданской или Великой Отечественной еще, куда ни шло, но в твое время»… И все же они уважали и любили Горячева за талант и патриотическое отстаивание интересов кафедры на любом уровне – в ректорате, в министерстве, райкоме, горкоме каком-нибудь. И постепенно привыкали к тому, что от всего выбитого Петр Алексеевич урывал себе. Но Карпов чуть горше, чем Янов, чувствовал, что интересы у кафедры есть, а вот чести почти нет. Они оба, как переженившиеся сыновья, никак не могли свыкнуться с тем, что университет – родительский, а не собственный дом. Их разочарования скрашивала хорошая зарплата и принадлежность к престижному ученому сословию. Горячев не был скуп на похвалы, доверял читать лекции и принимать экзамены. Но уже их любимцы вяли в бедной землице давно защищенных кандидатских диссертаций и подсчитывали количество чужих докторских, в которых использовался их труд. И уже приходилось много и часто пить с ними, чтобы, не стесняясь сентиментальности, поведать о той кафедре, которой эти старшие преподаватели и завлабы не знали. Впрочем, мечтать о докторских Горячев отучал молодежь сразу. Дескать, Карпова с Яновым защитить бы и пристроить в университете, а остальным до пенсии и рыпаться нечего. И ребята приспосабливались к бесперспективности, кто во что горазд.

Профессор Горячев умер неожиданно от перитонита. На веселом огоньке его должности закипели пряные страсти, забурлили честолюбия докторов всех технических наук, преподаваемых в университете. Карпов с Яновым мрачно заглядывали в котел чужих желаний и делали вид, что не имеют собственных. Но тут дядя Коля показал себя классным шеф-поваром. Однажды, после какого-то утомительного собрания, на котором ученые мужи обливали друг друга помоями, он пригласил доцентов к себе домой и властно сказал:

– Делите, мальчики, владения. Наши все суетятся, а я, грешник, через Москву, минуя ректора, оставил кафедру за своим специалистом. Сам удивился, когда мне там сказали, что вы – моя школа, и любой мой выбор приемлем.

Они хором отказались в пользу Николая Ивановича, и старику долго пришлось строгать острыми словами их скромность и скрытность. В итоге мирно и просто договорились, что кафедру возглавит Янов, после чего создаст Карпову райские условия для исследований, не перегружая преподаванием и купив новое оборудование. Они тогда собирались воссоздать кафедру и не утерять больше смысла этого слова в переводе с древнегреческого. Втроем с Николаем Ивановичем они молниеносно реанимировали толковую, не потерявшую научной ценности докторскую диссертацию Янова. Карпову Парамонов сказал: «Ты сам справишься. Только не тяни». И взял на себя все организационные хлопоты. Бесился ректор, интриговали маститые ученые, его объявляли выжившим из ума и жаловались в партийные органы. Но Николай Иванович Парамонов победил. Чтобы проиграть в последний раз. Гене Свеченкову.

Потому что Гена уже продавал кафедру в разлив и на вынос. Предназначенный для экспериментов металл превращался в изделия ширпотреба, казенный бензин испарялся вместе с емкостями для его хранения, станки сдавались неведомым умельцам, аспиранты в свободное от изготовления дверей, оконных рам и печек-буржуек время лихо делали курсовые и дипломы студентам. И вся научная деятельность большей части преподавателей состояла не в разгадке тайн пламени, а в банальных инженерных расчетах по заказу малограмотных производителей, чего угодно.

Янов возмущенно требовал объяснений. Ему стандартно отвечали: «Свеченков в курсе». А сам покровитель этой групповухи, этого совокупления науки с производством, торговлей и преступлением охотно предъявлял подписанные Горячевым договоры. Но дальновидный Горячев поощрял такую деятельность, требуя участия в ней своих сотрудников в нерабочее время и перечисления прибыли на счет кафедральных лабораторий. Ну, как выяснилось, брал себе наличными, ими же подкидывал совместителям умственного и физического труда, чтобы их дети с голоду не умерли, но не все же до последней копейки. А Свеченков в период безначалия, пока «остепененные товарищи» грызлись за заведование, повадился складывать деньги в свой довольно глубокий карман. Янов обличал и грозился призвать к ответу. А страдающий красноречием Гена разглагольствовал перед ним о нынешних условиях и грядущих возможностях. Время работало на него, гипнотизируя бездонным взглядом неизвестности, и, то, усыпляя нытьем, то, раздражая ором боящихся сокращений и стремительно нищающих интеллектуалов.