Юрий Теплов - Капкан. Роман о том, кто мы есть и как появились

Желающих, кроме Алексея, не нашлось. Взгромоздившись на трибуну, он, как заправский демагог, обратился не к залу, а к президиуму во главе с Первым:

– Эркен Пулатович, вы сорвали сегодня график выпуска газеты. Сдернули всех с работы вместо того, чтобы самому подъехать в редакцию. Не по-партийному получается.

Тот, явно не ожидавший такого выпада, выпучился на Алексея. Побагровел. Открыл рот, но тут же закрыл.

– И клеветы не было, Эркен Пулатович! У меня есть все копии документов. И некоторые – с вашей фамилией.

– Что вы себе позволяете? – обрел тот, наконец, голос. – Я позвоню в ЦК и потребую, чтобы вас отозвали!..

За решение изгнать Анюту проголосовало больше половины ее коллег. Редактор, две Татьяны и еще несколько человек рук вообще не поднимали.

– Единогласно, – объявил Первый…

Целый вечер Алексей пытался дозвониться до Москвы по номеру, продиктованному помощником Егора Кузьмича на случай ЧП. Сидевший рядом, похожий на нахохлившуюся птицу редактор, уныло проговорил:

– Заблокировали, не дадут связи – И вдруг, встрепенувшись, спросил: – Документы с собой?

– Да.

– Едем в военный санаторий. Начальник – мой знакомый. Поможет дозвониться. И документы для сохранности у него оставим.

– Неужто украсть могут?

– У нас все могут. Обкомовскую машину отпустите возле гостиницы. Поедем на моем «Запоре», – так он величал видавший виды «Запорожец».

Начальник санатория сам вызвал «Рубин» – военный позывной Москвы. Телефонистка, услышав цековский номер, соединила в мгновенье ока. Ответил бесстрастный мужской голос. Алексей изложил суть конфликта.

– Продиктуйте стенографистке! – приказал голос…

Возвратившись в Пржевальск, Алексей обнаружил, что кто-то побывал в его гостиничном номере. Шарили, не особо маскируясь. И его кабинет в редакции не оставили без внимания.

Анюта на работу не вышла. Корреспонденты явно избегали московского консультанта. Лишь две Татьяны улыбались с любопытством и сочувствием. День полз, как скрипучая арба по бездорожью.

На следующее утро, едва Алексей продрал глаза, к нему в гостиничный номер заглянул редактор. Поманил пальцем. В коридоре сказал, понизив голос:

– «Запор» внизу. Жду.

– Конспирация?

– Угу.

До работы оставалось еще больше двух часов. Утро было безоблачным и птичьим. «Запорожец» натужно гудел, карабкаясь по горной дороге, и догуделся до густого ельника, где и остановился.

Алексей не выдержал, спросил:

– Что случилось?

Не отвечая, редактор вытащил на полянку свой потрепанный рыжий портфель. Расстелил на траве газету с Анюткиной статьей. Выложил бутерброды и выставил бутылку коньяку.

– С утра пораньше? – удивился Алексей.

– Есть повод.

– Какой?

– Прокурора снимают. А первого секретаря на ковер во Фрунзе вызвали.

– Откуда информация?

– От обкомовской сороки.

Ай, да телефонный номер с бесстрастным голосом! Ай, да Егор Кузьмич!

С началом рабочего дня обкомовский курьер привез в редакцию официальный ответ на статью: «Расследованием установлено… факты подтвердились… отстранен…».

Алексей послал за именинницей машину. Редактор с отсутствующим видом читал гранки. Газетный народ слонялся по углам и шушукался. Секретарь ячейки был застенчиво тих и сторонился разговоров с коллегами. Две Татьяны откровенно насмехались над ним и восторженно жевали Алексея глазами. Приехавшая в редакцию Анюта холодно произнесла:

– Спасибо, – и отвернулась…

Командировка близилась к концу. Алексей больше не загружал Анюту заданиями. Не заходил в их забитую под завязку комнату. Не приглашал в свой кабинет.

В пятницу под вечер она сама заглянула к нему.

– Вы когда уезжаете?

– В среду.

– Мама приглашает вас завтра в гости.

– А ты?

– Я… тоже.

Неужели стена рухнула? Как же поздно она рухнула! А рухнула ли?..

Анютина мать чопорно представилась: «Ирина Семеновна». Пригласила к столу.

Манты брызгали соком. Отоваренная по талонам и настоянная на облепихе водка соколом летела под малосольные огурчики. Анюта рюмку лишь пригубливала и почти ничего не ела.

Хмель снял первоначальную неловкость, раскрепостил язык. Алексей живописал московскую митинговую жизнь, в которой можно орать о чем угодно и наезжать на кого угодно. Жалел гонимого партийца Ельцина, никак не предполагая, что через шесть лет станет плеваться при одном упоминании его фамилии. Обе слушали, как сказку, и вздыхали.

Затем Анютка вышла на кухню. Ирина Семеновна сказала: