Андрей Воронин - Жди меня

- Ты, - хватая воздух широко открытым ртом, просипел Гундосый, - ты!..

- Я не нуждаться в твои деньги, - спокойно сказал француз, убирая крест в карман. - Я хотеть получить лошади. Взамен я отдавать тебе твое богатство - все до последней копейки. Попытаться меня убить - никогда не узнать, где деньги. Попытаться от меня убежать - получить пулю в спина. Ты все хорошенько понять?

- Пропади ты пропадом, нехристь, - немного придя в себя, сказал Гундосый. - И что ты за человек? Ни стыда в тебе, ни совести... Ну, стреляй, что ли, чего тянуть! Нету у меня лошадей, и взять их негде!

- Искать, - повторил француз, замкнув тем самым разговор в идеальное кольцо, из которого Гундосый не видел никакого выхода.

Без всякого аппетита проглотив свой обед и допив водку, трезвый, невыспавшийся и злой Емельян Маслов покинул кабак в сопровождении француза, который шел с ним рядом, путаясь в чересчур длинном для него извозчичьем кафтане и поминутно поправляя сползавшую на глаза шапку.

На углу они расстались. Маслов отправился на поиски лошадей, а француз с любезной улыбкой пообещал ждать Емельяна у него на квартире - он-де нуждался в отдыхе и не хотел проситься на постой к незнакомым людям. Кроме того, сказал он, так Гундосому будет легче найти его, когда отыщутся лошади - хорошие лошади, подчеркнул он, значительно подняв кверху указательный палец.

Свернув за угол и пройдя еще с квартал, Гундосый Емеля остановился, и стал думать. Первым его побуждением было бежать без оглядки, пока француз не передумал и не вызвался сопровождать его в поисках лошадей. Это был, несомненно, самый простой выход из сложившейся ситуации - самый простой и, главное, самый безопасный. Однако, вспомнив, о какой сумме идет речь, Гундосый издал тихий страдальческий стон. Было совершенно ясно, что сбежать, вот так, за здорово живешь, оставив целое состояние в руках какого-то приблудного парикмахера, он попросту не сможет. Порешить француза тоже никак не получалось: он полностью обезопасил себя, перепрятав деньги. Как ни крути, выходило, что нужно и впрямь искать лошадей - то есть, лезть из кожи вон и нести прямые убытки ради сохранения жизни и основного капитала.

По Москве между тем с самого утра громыхали обозы. Гундосый Емеля свирепо косился на телеги, фуры, коляски и кареты, катившиеся по мостовой. Все эти экипажи - все до единого! - были запряжены лошадьми, и большинство из этих лошадей были сытыми, здоровыми, сильными животными - не чета тем полутрупам, которыми на протяжении последних двух-трех дней промышлял Гундосый. Именно такие лошади, судя по всему, требовались проклятому французу, который так неожиданно и так крепко взял Гундосого за глотку. Пропади он пропадом, этот кабак, подумал Гундосый. И на кой черт он туда поперся?

Впрочем, кабак тут был ни при чем. Француз сам признался, что следил за Масловым целые сутки и побывал у него на квартире. Значит, не в кабаке, так в каком-то другом месте, но проклятый цирюльник непременно отыскал бы его.

Мимо, подскакивая в седлах, с лязгом, звоном и топотом проскакал отряд драгун. Гундосый скривился и плюнул им вслед, стараясь, чтобы это вышло незаметно для посторонних. Драгун он не любил вообще, а сегодня вид этих самоуверенных задавак и, главное, их сытых породистых лошадей казался самым настоящим оскорблением, наподобие плевка в физиономию. А Гундосый очень не любил, когда ему плевали в физиономию... Впрочем, еще больше он не любил, когда его по этой физиономии били, а такое при его специальности случалось, увы, частенько.

Гундосый пробегал по городу все утро - как и следовало ожидать, без всякого результата. Лошадей в Москве, как всегда, было сколько угодно, но ни одна из них не продавалась. Счастливые обладатели этих столь распространенных в средней полосе России тягловых животных просто смеялись Гундосому в лицо, а некоторые обещали побить палками, если он сию минуту не уберется вон. Гундосый послушно убирался: он не любил, когда его били палками. На свете, к сожалению, было очень много вещей, которых не любил Гундосый Емеля, и все они, как на грех, собрались этим утром вокруг него, словно сговорившись загнать его в могилу.

К полудню он окончательно убедился в том, что было и так ясно с самого начала: достать лошадей законным путем не представлялось возможным. В этом была какая-то злая ирония судьбы: человек, через руки которого прошли сотни, если не тысячи лошадей, не мог раздобыть даже самой завалящей клячонки, причем именно тогда, когда от этого зависела его жизнь. Гундосый понял, что, если он хочет остаться в живых и сохранить если не свои деньги, то хотя бы надежду их вернуть, ему придется украсть лошадей.