Андрей Воронин - Жди меня

Один из главных героев этих, разговоров, чье имя упоминалось многими как имя главного подозреваемого, до сих пор пребывал в тюремном лазарете. Рана его благополучно заживала, лихорадка почти прошла, но контузия, полученная при падении со второго этажа дома графа Бухвостова, как видно, оказалась много серьезнее, чем полагал поначалу доктор Иоганн Шнитке. Больной упорно не приходил в сознание, если не считать нескольких просветлении, которые можно было пересчитать по пальцам одной руки и ни одно из которых не длилось более пяти минут. В городе было замечено, что княжна Мария Андреевна Вязмитинова избегает участия в разговорах на эту тему, и городские кумушки, качая головами, шептались у нее за спиной: "Ах, бедное дитя! Быть соблазненной неприятельским шпионом, убийцей - какой это, должно быть, кошмар!" Некоторые из них, впрочем, придерживались того мнения, что кошмар кошмаром, но и без некоторой доли удовольствия дело, вероятно, не обошлось. Говоря об этом, кумушки хихикали, розовели и кокетливо прикрывались заметно побитыми молью веерами.

Княгиня Аграфена Антоновна Зеленская, с давних пор по праву считавшаяся предводительницей сего ядовитого племени, всячески поддерживала эти разговоры, несмотря на неоднократные увещевания со стороны графа Федора Дементьевича Бухвостова. Княгиня полагала, что она в своем праве: утратив последнюю надежду быть назначенной опекуншей княжны, она пустилась во все тяжкие и отводила душу, как умела, строя козни и распуская отвратительные сплетни, которые, будучи повторенными более трех раз, начинали казаться даже ей самой непреложной истиной. Судебный процесс князя Зеленского все тянулся - вернее, он никак не мог по-настоящему начаться, к чему немалые усилия были приложены все той же Аграфеной Антоновной. Княгиня дралась, как гладиатор, сразу на два фронта, и могла бы драться на пять, на шесть, на сколько угодно фронтов, ни на минуту не теряя бодрости и присутствия духа, поскольку речь шла о благополучии ее семейства.

Над городом шел снег. Вероятнее всего, ему суждено было растаять не позднее завтрашнего утра, но сейчас, в преддверии наступающей ночи, тонкая белая простыня все плотнее укутывала стосковавшуюся по теплу землю, делаясь с каждой минутой толще, утрачивая прозрачность. Снег милосердно скрывал от глаз людских окоченевшие трупы людей и животных, коими во множестве усеяны были поля и обочины дорог за Москвою, на Смоленской и на подступах к Калужской дороге. Он сеялся с низкого неба все гуще и гуще, мелкая крупка скоро превратилась в настоящие хлопья, за полетом которых столь приятно наблюдать сквозь отмытое до полной прозрачности стекло, сидя при свечах в хорошо натопленной комнате. Вид этих легко порхающих, словно вовсе лишенных веса пушистых хлопьев поневоле наводил на мысль, что не плохо было бы вынуть из сундука шубу и меховую шапку или, на худой конец, какой-нибудь зипун потеплее; стоило же подумать о тех, кто в эту минуту брел через снежную ночь (без шубы, между прочим, и даже без зипуна, а в одной только суконной шинелишке на рыбьем меху), как глаза сами собой отыскивали в красном углу киот с иконами, а губы начинали беззвучно шевелиться, шепча слова молитвы о ниспослании православному воинству скорейшей победы над неприятелем - не потому, что так уж ненавистен был этот погибающий от холода, голода и русской стали, побежденный и жалкий уже неприятель, а потому, что и православное воинство страдало и гибло от тех же напастей.

Человек, который, ежась от холода, притаился за углом городской управы, шубы не имел. Более того, никто во всем городе и в целом свете не молился о ниспослании ему победы - кроме, разве что, одного человека, который тоже вряд ли молился, поскольку не верил ни в бога, ни в черта, а лишь в собственную хитрость да в силу оружия. Правда, зипун у него был очень мало поношенный, крепкий и весьма теплый, он сидел на своем владельце как-то странно - не то был он с чужого плеча, не то владелец, высокий и статный мужчина с густыми черными усами и гладко выбритым подбородком, привык носить совсем другую одежду.

Снег ложился на плечи зипуна и щекотал человеку щеки. Тот раздраженно стирал с лица ладонью талую воду и время от времени делал странный жест рукой, словно пытаясь надвинуть пониже поля шляпы, которых не было и быть не могло, поскольку на голове у него криво сидела мужицкая шапка.

Человек за углом управы нервничал. У него замерзли ноги в тонких, не по сезону, сапогах, он устал, продрог и боялся, что его здесь заметят. Строго говоря, боялся он не только этого, но и многого, многого другого. Он даже не мог бы с уверенностью сказать, чего боится больше: того, что задуманное им дело провалится, или, наоборот, того, что оно удастся. Его было легко понять, поскольку ни в том, ни в другом случае ничего хорошего ждать ему не приходилось.