Олег Кот - И молитва моя в недро мое возвратится

– Кто это?

– Иван Яковлевич, заведующий отделением, он ее и прооперировал.

Батюшка ощетинился и произнес:

– Очень много о нем наслышан.

Мама похолодела от его слов.

– Вера! Проводите меня, – с этими словами благочинный направился к выходу.

На утро, вернувшись с суток, мама рассказала мне о неожиданном визите Марковского в роддом. Такого я не ожидал. Выслушал ее и говорю.

– После такой встречи Ивану Яковлевичу долго не нажить. Пусть готовится.

– Да что ты болтаешь, – заорала на меня мать. – Тебе всякая дрянь в голову лезет. Он ничем не болеет.

– Посмотришь, что с ним будет. Этот монстр так просто в роддом бы и шагу не сделал.

Мать после тяжелой ночи продолжала кричать и скворчать, как раскаленная сковорода, а я отправился на диван.

Прошло ровно десять дней. Стоял конец солнечного октября. Рыбка на центральном рынке лежит такая нагулянная, любо-дорого смотреть. Гнатюк отпросился на сорок минут. Туда и обратно. Рыбки очень захотелось. Он умер от остановки сердца напротив рыбных рядов. Был настолько здоров для своего возраста, что патологоанатом в протокол вскрытия вписал одну единственную строчку: «Без диагноза. Причина смерти не установлена».

А дальше я своими глазами увидел, что происходит после того, как православный священник отпоет униата.

Оля опять влезла туда, куда не надо и уговорила батюшку Владимира рано утром отпеть Ивана Яковлевича. Эх! А дальше началось. Я впервые увидел танцующего под плетьми бесов священника.

Мне в этот день было причащаться. Хотелось причаститься именно в четверг, а не в субботу или воскресенье. Подготовился и пришел на исповедь. Как только Кирильченко увидел меня, меняется в лице и говорит.

– Погоди, давайте сначала вы, – и подзывает кого-то на исповедь.

Стою, жду. Все прошли. Остался один я. Странно поглядев на меня, Кирильченко быстрым шагом ушел в алтарь. Но долго он там не пробыл. Вылетает из алтаря, хватает меня за руку и ведет на исповедь. Отметил белое как мел лицо священника. О том, что он отпевал Гнатюка я и знать не мог.

– Говори, в чем каешься?

Начинаю выкладывать грехи. Все записано. Но вместо исповеди отец Владимир срывает с меня епитрахиль и начинает орать, как резаный.

– Ты почему причащаешься? Кто разрешил? Не допускаю! Я тебе покажу, как по четвергам причащаться! Это не по уставу. Отважу так, что…

Тут меня швыряют с такой силой, что я лечу мимо балясин исповедальни, переворачиваю их и падаю на пол.

– Вы что, батюшка? С ума спятили? Чего деретесь? У вас крыша потекла.

– Я до причастия тебя не допускаю, – с этими словами мокрый и перекошенный Кирильченко снова летит в алтарь.

Он был уже полностью невменяемый.

За сутки все узнал. И про дуру Олю и про молчание родни об униатстве усопшего (те как в рот воды набрали) и о смехе Марковского над неопытным священником. Иду к нему. Тот за десять минут раз пять менялся в лице и в конце концов запретил Оле со товарищами даже поминать дома (келейно) этого человека. Но повеселился мой духовник на этот раз всласть.

Дошла эта страшная очередь и до моей мамы. Шел январь 2006 года. Внезапно, бегающая за двоих в родильном зале, мама стала падать от апатии и усталости. Прошло три недели. Внезапное расслабление не проходило. А с его началом Марковский стал как-то особенно предрасположен, ласков, шутлив на отпустах к матери. Весь внимание.

– Вера! Не спите – царство небесное проспите, – шутил благочинный, пряча за крестом почти вырытую яму моей родительнице.

– Мам! Да что это с тобой? – спрашиваю, глядя на едва шевелящуюся «рабу Божью Вэру», как ее всегда называл отец Гавриил («Вэ ра» с древнееврейского «и зло» – такие изощренные шутки были в ходу у диакона-азербайджанца).

– Сама ничего не пойму. Все силы куда-то делись, в тряпку превратилась. Все время хочется спать и лежать пластом, – тихо отвечает мне мать.

– Ладно. Ты не расстраивайся. Это пройдет.

«Ну и нелюдь наш батюшка! Знает, что я инвалид, по его желанию пластом лежачий. Так он хочет в такую развалину превратить и мою мать. Чтобы ноги протянули на одну ее пенсию. На этот раз не выйдет»! – беру в руки ручку и бумагу.

Адрес у нас был. Знал, что этот монах мне не поможет, но вряд ли он останется в стороне, видя, как уродует беззащитную чистую вдову местный бог. Пишу ему все прямым текстом (монах не из стучащих): священник, духовное чадо Пескова, хочет и мою несчастную мать предать сатане во измождение плоти. Если хотите, помогите, до конца дней своих буду за вас молиться!